Сильно очень они его мучили. И особенно один: сам чёрный, глаза у него белые и в руках у него кинжал, из чистейшего закалённого национального вопроса выкованный. Острый-преострый кинжал.
«Ну, - думает Остап, - пропал!»
Посмотрел тот чёрный на него и спрашивает:
- Как тебя зовут?
- Остап, - говорит.
- Украинец?
- Украинец, - говорит.
Как ударит он его колодочкой в самый святой уголок национального «я». Остап только «ве!» и душа его - цвинь-цвиринь - и хотела вылететь, а тот, чёрный, его придушил за душу, придавил и давай допрашивать:
- Признавайся, - говорит, - что хотел на всю Великороссию синие штаны надеть.
- Признаюсь, - говорит Остап.
- Признавайся, - говорит, - что всем говорил, что Пушкин - не Пушкин, а Тарас Шевченко.
- Говорил, - говорит.
- Кто написал «Я помню чудное мгновение»?
- Шевченко, - говорит Остап.
- А «Садок вишнёвый коло хаты»?
- Шевченко, - говорит.
- А «Евгений Онегин»?
- Шевченко, - говорит.
- А-а-а-а-а! А что Пушкин написал? Говори!
- Не было, - говорит, - никакого Пушкина. И не будет. Однажды, - говорит, - что-то такое будто появилось, так потом разглядели, а оно - женщина. «Капитанская дочка» называется.
- А Лев Толстой? А Достоевский?
- Что ж, - говорит Остап, - Лев Толстой. Списал «Войну и мир» у нашего Руданского. А Достоевский, - подумаешь, - писатель! Сделал «Преступление», а «Наказание» сам суд придумал.
- А вообще, - спрашивает, - Россию признаёшь?
- В этнографических, - говорит, - пределах.
- В каких?
- От улицы Горького до Покровки. А Маросейка - это уже Украина.
- И историю не признаешь?
- Какая же, - говорит, - история, когда Екатерина Великая - это же переодетый кошевой войска Запорожского низового Иван Бровко.
- А кого же ты, - кричит, - признаёшь?
- Признаю, - говорит, - «самостоятельную» Украину. Чтобы гетман, - говорит, - был в широких штанах и в полуботковской4 рубашке. И чтобы все министры были только на «ра»: Петлюра, Бандера, Немчура. Двоих только министров, - говорит, - могу допустить, чтобы на «ик»: Мельник и Индик.
- Расстреляют! - кричит - Расстреляют, как такого уж националиста, что и Петлюру перепетлюрил и Бандеру перебандерил.
Ну, и расстреляли.
Такого писателя замучили! Как он писал! Боже мой, как он писал! Разве он, думаете, так писал, как другие пишут? Вы думаете, что он писал обычным пером и чернилами и на обычной бумаге? Да где вы видели?! Он берёт, бывало, шпильку для галушек, в чёрную сметану воткнёт и на тонюсеньких-тонюсеньких пшеничных лепёшках и пишет. Пишет, варенницей промокает и всё время припевает: «Дам лиха закаблукам, закаблукам лиха дам». А как не очень смешно уже получается, тогда как крикнет на жену: «Жена! Щекочи меня, чтобы чуднее получалось».
И такого писателя расстреляли.
Поначалу очень ему было скучно.
Пока жив был, забежит бывало или к Рыльскому, или к Сосюре, - опустошат одну-другую поэму, ассонансом5 закусывая. Или они к нему заскочат, - жена, глянь, какую-нибудь юмореску на сале или на масле поджарит, - жизнь шла.
А расстрелянный - куда пойдёшь?
Одна дорога - на небо.
А там уже куда определят: в рай или в ад.
Первых сорок дней и душа поблизости моталась. А как уже она собралась в «вышину горную», - уцепился и он за ней.
В небесном отделе кадров заполнил анкету.
Заведующий посмотрел:
- Великомученик?
- Очень, - говорит, - великомученик.
- За Украину?
- За неё, - говорит, - за матушку.
- В рай!
Перед раем, как водится, санитарная обработка. Ну, постригли, побрили.
- Не брейте, - просит Остап, - усы запорожские, а то потом, - говорит, - тяжело будет национальность определить, поскольку... (вспомнил-таки, слава богу!), поскольку, - говорит, - селёдка сама вылезла...
- Так в какой вас, - спрашивает его заведующий распределением, - рай? В общий? Или, может, хотите в отдельный?
- А разве у вас, - спрашивает, - теперь не один рай?
- Нет. Раньше был один, общий для всех, а теперь разные раи пошли.
- Слава тебе, господи! - говорит Остап, - Наконец-то! А я, - говорит, - боялся, что придётся в одном раю с русскими быть. Меня, - говорит, - в наш рай. Самостоятельный. Автокефальный.
- Прошу! - говорит заведующий распределением.
Заводит Остапа в самостоятельный рай. Глянул - сердце заколотилось-переколотилось. Самый вишенник и весь в цвету. Любисток. Рута-мята. Крещатый барвинок. Васильки. Тимьян. Евшан-зелень. Течёт речка небольшая. Стоит явор над водой. Над оврагом дуб склонился. По ту сторону гора, по эту сторону вторая. Камыш. Осока.
IV
4