Что такое? Почему? Схватили? Похитили? Казнили? Нет. После оглашения приговора Вера Ивановна, капитанская дочь, отправилась в свою камеру – собирать вещи. Не спешила, даже села попить чайку напоследок. Она, конечно, чувствовала страшную усталость и, как это не удивительно, разочарование. Ждала эшафота, мученичества, а тут… «Подсудимая, вы не виновны». Как будто и не было ничего.
Зато вокруг все суетились. Начальник Дома предварительного заключения, назначенный после Курнеева, полковник Фёдоров вместе с ответственным за охрану суда полицмейстером Дворжицким (опять тот же Дворжицкий!) решали непростую задачу: через какие двери выпустить оправданную, чтобы по возможности не привлечь внимания толпы и собственного начальства. Но по извечной российской привычке, все двери оказались наглухо запертыми и заваленными всяким мусором, кроме той единственной, выходящей на Шпалерную, через которую обычно выпускали освобождённых. Толпа уже перетекла туда. Сгущались сумерки, когда Засулич вышла. Под приветственные клики нескольких сотен глоток села в кем-то подогнанную карету. Карета медленно тронулась, сопровождаемая неубывающей толпой. Это странное шествие с каретой во главе, напоминавшее то ли шутовские похороны, то ли южноамериканский карнавал, потекло по Шпалерной, свернуло на Воскресенский проспект… На углу Воскресенского и Фурштатской шествие упёрлось в преграду: полиция и конные жандармы. Что произошло дальше в тусклом освещении уличных фонарей – никто толком описать не мог. В толпе вспыхнула мгновенная уверенность: жандармы присланы похитить народную героиню. Началась сумятица и драка, посреди которой грянули выстрелы. Ни тогда, ни потом не удалось выяснить, кто стрелял. Люди кинулись врассыпную. Через несколько минут перекрёсток опустел. Итог бессмысленной стычки подвели к ночи: один убитый студент, одна раненая курсистка, один контуженый жандарм, рядовой.
Примерно в тот час, когда на Воскресенском всё стихло, полковник Фёдоров получил за подписью прокурора Судебной палаты Лопухина предписание, прочитал его, протёр глаза и снова прочитал. «Содержать Веру Засулич под стражей». Подпись. Росчерк. Спустя годы Фёдоров вспоминал, что сначала принял эту бумагу за мистификацию, «так как всему Петербургу уже было известно об освобождении Засулич, а тем более прокурору, из канцелярии которого четыре часа тому назад я получил предписание о немедленном её освобождении». Примерно в то же время полиция и жандармерия получили приказ арестовать оправданную Веру Засулич. Это тоже был начальнический бред. Засулич скрылась, несколько недель жила по разным адресам, где её почему-то никак не могли разыскать «царские ищейки», затем выехала за границу, летом того же года объявилась в Швейцарии, где и обосновалась надолго. Ни тогда, ни после компетентные органы Российского государства так и не обратились к правительству Швейцарии с просьбой о её выдаче.
Дело Засулич до вынесения судебного приговора казалось простым министру Палену и прокурору Лопухину; после суда оно тоже казалось простым вечно фрондирующей российской общественности. Покушение на почве личной мести превратилось в героический акт возмездия царскому сатрапу. Между тем во всей этой истории есть нечто совершенно загадочное. А именно – следствие. Оно от начала до конца строится на одной-единственной версии, притом выдвинутой самой подследственной. Факты и обстоятельства, которые могут поставить под сомнение убедительность этой версии, во внимание не принимаются.
При знакомстве с материалами дела возникает масса вопросов, а внятных ответов на них нет. Ну, во-первых: почему в качестве причины покушения избрано рядовое, в общем-то, и не особо резонансное происшествие с Боголюбовым? И почему новая Шарлотта Корде твёрдо знает, кому и за что нанести удар – как будто сама присутствовала полгода назад в тюремном дворе? Ведь имя Трепова нигде публично не было названо в связи с бунтом в Доме предварительного заключения. От кого пензенская ссыльная Засулич получила точную информацию о боголюбовском инциденте? В ходе следствия эти источники выявлены не были. На суде председательствующий поинтересовался: «От кого знаете?». «От знакомых», – ответила Засулич. Председательствующий удовлетворён.
Ещё более изумляет нарочитое невнимание следствия к обстоятельствам подготовки покушения. Засулич приезжает в Петербург, когда – тоже не выяснено, видимо, в конце декабря (прошло уже полгода после инцидента в Доме предварительного заключения). Через посредника, так и оставшегося неизвестным,[1] приобретает револьвер, потом через того же посредника меняет его на другой, более мощный. Как только оружие готово, она под именем Елизаветы Козловой является на приём к Трепову, хорошо зная, что он бедным просительницам в аудиенции не отказывает. И производит свой выстрел. Тут видно не только «заранее обдуманное намерение», тут проступают контуры плана и тени соучастников. И опять же, следствие не пытается выяснить, кто этот таинственный незнакомец, дважды появлявшийся в оружейном магазине Лежена, чтобы приобрести подходящее оружие. Вера Засулич просто заявляет следствию, что револьвер по её просьбе купил ей знакомый, а для чего пятизарядный «бульдог» предназначался – этого он не знал и к «акту возмездия» никакого отношения не имеет. И следствие, и суд верят ей без колебаний. А нам, прямо скажем, поверить в это трудно. «Купи, пожалуйста, мне револьвер, и помощнее!» – не самая заурядная просьба, с которой может обратиться молодая женщина к приятелю. «И он послушно в путь потек» и возвратился с оружием, даже не поинтересовавшись, зачем оно нужно! Но допустим, допустим, что есть такие верные друзья, готовые без лишних вопросов выполнить любую прихоть женщины. Но ведь и в этом случае «таинственный незнакомец» – свидетель, чьи показания могут оказаться важными для обвинения. Ведь вызвали же на допрос Лежена-младшего, продавца в магазине своего папаши. А покупателя, которому Лежен из рук в руки передал смертоносный ствол, не только не нашли, но даже не попытались выяснить, как его зовут.
1
Существует предположение, что этим посредником был будущий народоволец С. Чубаров; впрочем, нет веских доказательств его причастности к покушению Засулич.