— Форнда среди обер-офицеров там корни глубоко пустила, — вздохнул граф в ответ на мои вопросы. — И даже знаю, кто там сейчас главный баламут — приятель Пашки штабс-капитан Муравьев-Апостол, Сергей Иванович. И даже князь Трубецкой им потворствует, участвует в их неподобающих диспутах. Поэтому не удивлен. Вот только смущает то, что быстро все произошло, не думаете?
— Думаю, — согласилась я. — Тут еще дым не выветрился, а бунт уже начался.
— Именно, — кивнул Аракчеев. — И говорит это, любезная графиня, о том, что к выступлению все было готово. Подготовились, мерзавцы. Все продумали.
Но вот тут я была склонна не согласиться. Если основательно подумать, то все действия заговорщиков смотрелись плохо сопоставленными.
— Не синхронизированы, — пробормотала я.
— Что? — отвлекся от свои мыслей граф.
— Плохо с синхронизацией. Я, Алексей Андреевич, увлеклась в последнее время изобретательством, — Аракчеев улыбнулся и кивнул, мол, знаю я Вашу шалость. — В механизме правильно построенном все должно двигаться согласно единому плану, синхронно, если по-научному. А тут мы наблюдаем полнейшую импровизацию. Каждая в отдельности может хороша и даже изящна, но существует сама по себе, от того общее дело страдает.
— Больно Вы умная, Александра Платоновна. Дюже опасная для государственных дел.
— Так используйте правильно, и от того государственным делам только польза будет.
— Может быть, может быть. Воспользуемся моей каретой. Всех, кто здесь остался — в ближайший околоток и под замок! Баб тоже, позже с ними всеми разбираться будем!
В карету сели мы с графом, туда же затащили скрученного Агафона, который совсем затих и мечтал, чтобы о нем все забыли. На какое-то время так и получилось. Петербург уже погрузился во тьму, с которой безуспешно боролись редкие фонари, к счастью воздух оставался хотя и свеж, но без промозглой сырости. Осень в этом году запоздала, и вечные столичные дожди пока шумели где-то поодаль.
Начиналась гонка со временем, в которой противник наш имел определенное преимущество. Ведь если семеновцы были готовы к выступлению, то сейчас они могли быть уже на марше. Тех же преображенцев необходимо было сначала поднять из казарм, построить и только после этого куда-то вести. Конечно, им с Кирошной[98] топать ближе, чем солдатам Потемкина с Загородного, но время, время…
Но, несмотря на все опасения, наша подмога успела первой. Сначала со стороны Большой Миллионной на Дворцовую выскочили верхами обер-офцицеры Преображенского полка, а уже минут через пятнадцать послышался барабанный бой, топот солдатских сапог и бодрое пение:
Слова полкового марша появились не так давно, больше века музыка таковых не имела. И как же приятно их было слышать сейчас! Аракчеев донес до офицеров обстановку, дал необходимые указания и удалился во дворец. Но вернулся он весьма скоро, успокоив меня вестями о благополучии Императора и его готовности к решительным действиям. От измайловцев вестей пока не было, но им и идти от Обуховского проспекта еще дальше.
— Не хочется кровь русского солдата проливать, — проворчал граф. — Несколько смутьянов всего, а беды большие принесут. И ведь совесть их мучить не будет, пекутся они о благе народном, а простой рекрут для них — мелочь, которую не жалко кинуть во имя высокой цели.
— Свои резоны у них, наверное, Алексей Андреевич, — осторожно ответила я.
— У всех свои резоны, — жестко ответил Аракчеев. — Вот только о последствиях никто не думает. Думаете, я не знаю, что обо мне люди мнят? Самодур, мздоимец, развратник, о себе лишь заботится! Я, Александра Платоновна, плохой человек. Не как этот, конечно, — и граф не отказал себе в удовольствии пнуть лежащего меж сидений Агафона. Которого, кстати, я использовала в качестве подушки для ног, утвердив на его спине сапожки. — Но чего не отнимут у меня, так то, что о благе Отчизны я забочусь поболее многих! Бог дал мне разум, и я обязан им пользоваться, а не костенеть в себялюбии. Ох, знали бы Вы, как мне нравится смотреть на марширующих солдатиков, чтобы все в париках, на каждом по четыре букли правильно завиты, носок при шаге оттянут, а спина прямая, аки ружье! Но время, графиня, диктует нам изменения, и не мне стоять на старых порядках, когда французский солдат стрельбу оттачивает, а русский — шагистику, потому и убедил я Павла сменить уставы. А сейчас все больше начинают рассыпной строй использовать, в котором фрунт совсем уж лишний, другие навыки нужны.
98
Кирошная — сейчас Кирочная улица. Название произошло от лютеранской кирхи в доме 8, до 1780 года именовалась 4-й Артиллерийской линией, так как была проложена по территории Литейной (Артиллерийской) слободы.
99
На самом деле этот вариант текста появился значительно позже, в середине XIX века, автор его неизвестен. В 1805 году был написан первый вариант «Преображенского марша»: «Пойдем, братцы, за границу бить Отечества врагов. Вспомним матушку-царицу, вспомним, век ее каков!», но, во-первых, Павлу I вряд ли бы понравилось прославление его матери, во-вторых, эти стихи были написаны поручиком Сергеем Мариным, который в ночь убийства императора не прямо, но выступил на стороне заговорщиков, успокоив первую поднятую солдатами тревогу. В рамках этого сюжета он был скорее всего казнен.