– Засыпайте оба, – оборвала мальчика Сьюзен.
– А наша прошлая няня говорила, что чем раньше ты заснешь, тем быстрее придет Санта-Хрякус, – заметила Твила.
– Ага, – согласилась Сьюзен. – Уж и не знаю, к счастью или к сожалению.
Они не поняли ее последнего замечания. Она и сама не поняла, почему с ее губ сорвалась подобная фраза, однако Сьюзен привыкла доверять своим чувствам.
Она им доверяла – и ненавидела их. Ох уж эти ее предчувствия… Они способны разрушить всю жизнь. Но этот «дар» был у нее с самого рождения.
Дети снова улеглись спать. Она тихонько притворила дверь и вернулась в детскую.
Что-то изменилось.
Сьюзен посмотрела на чулки. Висят как висели. Зашуршала бумажная гирлянда.
Она перевела взгляд на страшдественское дерево. Оно было обернуто мишурой и украшено криво приклеенными игрушками. А на самой макушке сидела кукла, похожая на…
Сьюзен скрестила руки, воззрилась на потолок и нарочито тяжело вздохнула.
– Опять ты? – спросила она.
– ПИСК!
– Ты, ты, кто ж еще. Звездочка на косе еще не делает тебя миленьким страшдественским ангелочком.
Смерть Крыс виновато повесил голову.
– ПИСК!
– Ты в самом деле думал, я тебя не узнаю?
– ПИСК!
– Слезай немедленно!
– ПИСК!
– Кстати, куда ты девал настоящего ангелочка?
– Запихнул под подушку кресла, – раздался голос с противоположного конца комнаты, где высился буфет. Затем что-то щелкнуло и тот же голос прокаркал: – Ну надо же, какие твердые глазные яблоки!
Сьюзен стремительно пересекла комнату и дернула чашку так резко, что ворон потерял равновесие и упал на спину.
– Это грецкие орехи! – рявкнула она, и орехи раскатились по полу. – А не глазные яблоки! И это детская! А не закусочная для воронов! Мы, видишь ли, как-то не рассчитывали, что к нам сюда залетит подкрепиться ворон! И вообще, в мире полным-полно маленьких круглых предметов, которые не являются глазными яблоками! Все понял?
Ворон закатил глаза.
– Значит, о кусочке теплой печени не стоит даже спрашивать…
– Закрой клюв! Итак, я хочу, чтобы вы оба немедленно убрались отсюда! Не знаю, как вы сюда проникли…
– А закон запрещает спускаться по трубе в канун страшдества?
– …Но я хочу, чтобы вы ушли из моей жизни навсегда! Понятно?
– Крыса сказала, что тебя следует предупредить, – угрюмо произнес ворон. – Хоть ты и чокнутая. Лично я не хотел сюда лететь, у городских ворот издох осел, а теперь мне достанутся только копыта…
– Я вас предупредила?
Снова это чувство. Изменение климата сознания, чувство осязаемости времени…
Смерть Крыс кивнул.
Откуда-то сверху донесся шорох. Из трубы посыпались хлопья сажи.
– ПИСК, – очень-очень тихо сказал Смерть Крыс.
Сьюзен охватило новое чувство – так рыба чувствует новый прилив, поток пресной воды, впадающий в море. В мир рекой лилось время.
Она посмотрела на часы. Половина шестого.
Ворон почесал клюв.
– Крыса говорит… крыса предупреждает: будь осторожна…
Другие тоже не сидели без дела в этот знаменательный канун страшдества. Песочный человек бродил от кровати к кровати со своим мешочком. Дед Мороз рисовал ледяные узоры на окнах[10].
А какое-то сгорбленное существо тащилось по канализационной трубе, увязая в хлюпкой грязи и вполголоса ругаясь.
Существо было одето в заляпанный грязью черный костюмчик, а на голове у него красовалась шляпа, которую в разных частях множественной вселенной называли «котелком», «дерби» или «ну-та-в-которой-ты-смахиваешь-на-идиота». Шляпа была глубоко нахлобучена на уши, и в связи с тем, что вышеупомянутые уши были остроконечными и торчали в стороны, хозяин шляпы и ушей больше походил на некую зловредную крыльчатую гайку.
Данное существо было гномом по форме и феей, вернее, феем по профессии. Феи – это не обязательно волшебницы и не обязательно крошечные полупрозрачные легкомысленные особы. Зачастую фея (или, как в данном случае, фей) – это профессия. Самые крошечные из фей и вовсе не видны глазу[11]. Фея – это всего лишь сверхъестественное существо, призванное что-либо уносить или, как в случае карабкавшегося по канализационной трубе создания, что-либо приносить.
О да, точнее не скажешь. Кто-то должен был этим заниматься, и данный гномик подходил идеально.
О да…
Дерни был обеспокоен. Он не являлся приверженцем насилия, а за последние дни насилия было так много… Если, конечно, тут существовало понятие дня. Эти люди… казалось, они только и думали о том, как бы сделать что-нибудь плохое ближнему своему, без этого их жизнь была скучной и неинтересной. На Дерни они обращали не больше внимания, чем лев – на какого-нибудь муравья, и все же Дерни чувствовал себя неуютно.