Буквально только что нам встретилась «автоэпитафия», принадлежащая Носсиде. Но даже и такой гигант, как Эсхил, афинский драматург V века до н. э., поступил не иначе.
Это он сам написал о себе. И, кстати, обратим внимание на удивительную вещь, которая приводила и приводит в замешательство специалистов: в эпитафии себе самому Эсхил в качестве главного дела жизни указал не свои великие трагедии, заложившие основу европейского театра, а свое участие в Марафонской битве с персами («мидянами», как они тут названы).
А теперь всмотримся (или вчитаемся, так сказать) в соответствующее стихотворение Аниты и вообразим себе ситуацию, которую оно подразумевает. Эпитафия будто бы написана на «памятнике», который девочка Миро поставила над «могилой» внезапно умерших кузнечика (акриды) и цикады, своих «домашних животных». Видите, даже выражение «домашние животные» приходится здесь поставить в кавычках. Еще можно представить себе погребение, скажем, любимой кошки (и автору знакомы такие случаи), но надгробная надпись насекомым?! Поневоле улыбнешься. Несомненно, именно на такой эффект и рассчитывала поэтесса.
Итак, перед нами, повторим, своеобразный юмор. А теперь вспомним: мы долго и подробно, на протяжении ряда глав знакомились с наследием Сапфо, постоянно приводили из нее цитаты, порой пространные, и в общем-то все основные черты ее творчества, думается, отразили. И можно было заметить, что среди таких черт склонности к юмору отнюдь нет. Она всегда предельно серьезна и этим не похожа, скажем, на Анакреонта, у которого как раз вполне можно (и неоднократно) встретить шутливые высказывания.
Продолжая разговор об Аните, заметим еще, что одна из ее вышеприведенных эпиграмм («Надпись у родника») являет собой блестящую пейзажную зарисовку. Таких у нее есть несколько. Может быть, здесь можно констатировать влияние Сапфо? Последняя, как мы тоже уже знаем, отличалась даром тонко, прочувствованно описывать природу.
Да, отличалась. Но не она одна: то же самое можно сказать и о ряде других архаических греческих лириков — об Алкее, Алкмане… Так что подражание Аниты стихам именно Сапфо в данном случае можно разве что осторожно предположить, для уверенных утверждений на сей счет достаточных оснований нет.
Вроде бы ближе к лесбосской поэтессе стоит Носсида. В частности, ее главная, самая известная эпиграмма «О любви» написана, казалось бы, на вполне сапфическую тему. Но это опять же только первое впечатление, да и то оно сложится только в том случае, если пробежать по строкам поверхностным взглядом.
То есть тема-то, конечно, действительно одна и та же — любовь. Но вот трактовки этого чувства у Сапфо и Носсиды совсем непохожи. Для второй любовь — это только счастье, только радость и сладость. А разве так у Сапфо? Нет, мы знаем, что для митиленянки любовь — вещь куда более сложная и неоднозначная, «горько-сладостный Эрос», несущий не только утехи, но и страдания, муки.
Тем не менее характерно, что Носсида в «автоэпитафии» прямо упоминает имя Сапфо, сравнивает себя с ней, пытается уподобиться ей славой. И в этом она отнюдь не одинока. Справедливо отмечалось[178], что «женская» традиция в греческой поэзии эллинистической эпохи все-таки развивалась под очень сильным воздействием творчества нашей героини — даже если та или иная представительница этой поэзии так или иначе отклонялась от «сапфического» духа.
Мы бы сказали, что практически все эллинские поэтессы, начиная как минимум с Эринны, а может быть, уже и с Праксиллы, ориентировались именно на великую митиленянку (другой вопрос, что не всем удавалось приблизиться к ней в равной степени), поскольку боготворили ее. Да и только ли поэтессы (то есть женщины)?
В том же III веке до н. э., в той же Александрии Египетской жил и работал поэт-эпиграмматист Диоскорид. Его тоже относят к «певцам любви», и относят оправданно. Достаточно перечислить названия нескольких его важных стихотворений: «Возлюбленной», «Пожар любви», «Раб любви»… Не приходится удивляться тому, что и он однажды решил сочинить своего рода «гимн Сапфо»:
178