– Ты будешь рассказывать ему о нас? – вмешалась Флоретта.
– Да. Эта идея, Пьер, на самом деле принадлежит Марианне. Она увидела те три тысячи или около того странствующих портных, которые ежедневно собираются у Колоннады и обсуждают свое бедственное положение. Ты, конечно, понимаешь, что всякое производство предметов роскоши парализовано эмиграцией. Так вот, твоя очень умная жена придумала дать этим людям работу, открыв мастерскую или даже сеть мастерских, которые будут шить одежду для простых людей – в большом количестве, средних размеров, чтобы любой мужчина или женщина могли купить себе готовую одежду, требующую только, чтобы ее подогнали по фигуре. Ты когда-нибудь обращал внимание на то, что большинство парижан примерно одного роста, разница в какой-нибудь дюйм. Толпа, как правило, состоит из невысоких людей. Швейцарцы и немцы гораздо крупнее. Так что одежду будем шить на людей среднего роста, и какое-то количество размеров побольше и поменьше…
– Замечательно! – воскликнул Пьер. – И подумать только, она никогда мне ничего не говорила!
– Она хотела сделать тебе сюрприз. Мы начинаем запускать наше предприятие через несколько недель, после того как кончится вся эта суматоха с празднованием Дня Федерации…
– Как странно, – прошептала Флоретта, – думать, что прошел уже год со дня падения Бастилии…
– Когда что-нибудь происходит каждую минуту, – заметил Жан, – время летит быстро. Ты, Пьер, возглавишь предприятие. Марианна будет руководить портными, а Флоретта, которая так легко управляется с цифрами, будет вести бухгалтерские книги. Это лучшая часть всего плана – то, что Флоретта сможет зарабатывать себе на жизнь, не подвергая себя капризам погоды…
Есть и другой путь защитить ее от всех бед, с горечью подумал Пьер, если бы у тебя хватило ума разглядеть его… Но эту мысль он оставил невысказанной. Он только спросил:
– А ты?
Жан рассмеялся.
– Я не представляю себя в качестве фабриканта готовой одежды, – сказал он. – У меня другие планы. Я уже обеспечил себя рентой, но, должен признаться, как сын своего отца я вынашиваю более грандиозные планы. Я имею в виду возрождение фирмы “Марен и сыновья”. Как только уйду в отставку из Учредительного собрания, поеду на юг и погляжу, что там можно сделать. Но я намерен перенести центр морской торговли в Кале, потому что предпочитаю жить в Париже. Ну и кроме того, поскольку необходим вооруженный конвой, чтобы доставлять товары в столицу неразграбленными, то гораздо легче делать это через северные порты…
Пьер посмотрел на часы. У него была привычка носить двое часов. Потом он вытащил вторые часы и взглянул на них. Время совпадало до минуты.
– Не пойму, где так задерживается Марианна? – обеспокоенно произнес он. – Она давно уже должна была вернуться…
Жан посмотрел в окно, на улице быстро темнело.
– Нам лучше пойти встретить ее, – сказал он. – Ты тут будешь в порядке, Флоретта?
– Да, Жан, – отозвалась она. – У меня все в порядке.
Она произнесла его имя, словно лаская.
Мужчины взяли пистолеты и проверили их.
– Жан, – начал Пьер, как только они оказались на улице Сент-Антуан. – Собираюсь вмешаться в твои личные дела. Я старался не делать этого, но, видит Бог, не могу удержаться. Поэтому я и предложил пойти искать Марианну. Я знаю, где она, – стоит в очереди у булочной, чтобы добыть нам кусок хлеба. Ты ведь знаешь, на это всегда уходят часы…
Жан посмотрел на него.
– Выкладывай, – спокойно сказал он.
– Я о Флоретте, – сказал Пьер. – Бедная девочка любит тебя, Жан.
– Я знаю, – грустно отозвался Жан.
– Послушай, я понимаю, что она слепая. Но, черт побери! Она хорошенькая, как картинка. И, что еще важнее, она воплощенная доброта. После твоей ведьмы Тальбот это должно привлекать тебя. Ты к ней добр, ладно. Ты снял для нее квартиру рядом с нами, так что Марианна может присматривать за ней, хотя она не нуждается, чтобы за ней ухаживали, она удивительно умеет обслуживать себя. Ты хорошо к ней относишься, но как к ребенку, любимому усыновленному ребенку. Sacrebleui![46] Когда ты наконец разглядишь, что она женщина… женщина, нуждающаяся в тебе?
– Предлагаешь жениться на Флоретте?
– Да. Не предлагаю – настаиваю. Ну вот, я сказал тебе все. И чувствую себя гораздо лучше. Теперь ты можешь послать меня к черту.
Жан улыбнулся ему.
– Нет, старик, – мягко сказал он, – не стану тебя никуда посылать. Понимаешь, я почти намерен сделать то, о чем ты говоришь…
– Слышу тебя, – проворчал Пьер. – Ты сказал “почти”…
– Совершенно верно. Из писем Бертрана я знаю, что маркиз де Сен-Гравер находится в Австрии. Мой брат Бертран видел его…
– Ну и что? – спросил Пьер.
– Николь с ним нет. Жерве тоже думает, что она мертва. Он организовал расследование, посылал туда своих людей. Я… я тоже верю в это, помоги мне Господь! Верю разумом, Пьер. Но только разумом. В сердце своем я продолжаю надеяться…
– Значит, бедная Флоретта должна ждать, – мрачно произнес Пьер, – пока ты не решишь, жива или мертва жена другого человека, на которой ты в любом случае не можешь жениться?
– Ты слишком логичен! – выпалил Жан. – Я поеду сам и расследую все факты. Не через агентов, которых нанимал ее драгоценный брат. Если она мертва, я смирюсь с этим, хотя и никогда не забуду ее. Если же она жива, я найду ее. Она вышла замуж за Ламона, потому что думала, что меня убили. История повторяется, но только если ей позволяют повторяться. Я хочу сказать, что должен быть уверен…
– А если ты найдешь ее живой? – поинтересовался Пьер.
– В Учредительном собрании уже обсуждался вопрос о разводах. Добьюсь, чтобы его вновь включили в повестку дня. Я даже могу путем компромиссов по другим вопросам, которые я заблокировал почти единолично, добиться принятия этого закона…
– Замечательно! – передразнил его Пьер. – Но если ты не против того, чтобы я порассуждал и далее, то логично предположить, что, хотя любой из этих вариантов теоретически возможен, все вместе они совершенно недостижимы.
– Почему? – спросил Жан.
– Потому что послезавтра ты подаешь в отставку. Следовательно, не можешь внести законопроект о разводе. Или, наоборот, ты не подаешь в отставку. Тогда не можешь уехать из Парижа, чтобы выяснить, жива или нет Николь ла Муат, маркиза де Сен-Гравер. Тебе не хватает моего иезуитского образования, Жан.
– Morbleu! – выругался Жан. – Ты прав! Но я кое о чем подумаю… Между прочим, вон идет Марианна… Погляди, Пьер, она выглядит совершенно больной!
Пьер побежал навстречу жене. Кругленькое лицо Марианны, обычно такое румяное, было сейчас белее бумаги. Она в полуобмороке повисла на муже.
– Думаю, никогда в жизни не видела ничего более ужасного, – прошептала она.
Жан, отставший от друга всего на один шаг, подхватил Марианну под другую руку.
– В чем дело? – спросил он.
– Посмотри! – Марианна выпрямилась, голос ее дрожал от отвращения. – Там, сзади…
Жан обернулся в ту сторону, куда она показывала. По улице маршировали дети, уличные мальчишки, парижские гамены. Они били в маленький бочонок как в барабан, играли на самодельных дудочках. А на своих импровизированных пиках они несли три кошачьих головы, с которых еще капала кровь.
– Она права, – вырвалось у Пьера, – это самое страшное…
Жан стоял, глядя на этих грязных детей. Сколько раз за прошедший год он видел, как несли на пиках человеческие головы? Де Лонэ, Флессель, Фулон, Бертье, двое бедняг из швейцарской гвардии, которые в прошлом октябре пытались в Версале защитить королеву от толпы парижских женщин. Почти с физическим содроганием он вспомнил, как шел вместе с другими депутатами Учредительного собрания в этой толпе – такие же пленники, как и королевская семья, которая вынуждена была позорно демонстрировать свою покорность, – в Париж, в то помещение Школы верховой езды во дворце Тюильри, где ревущая толпа с галерей могла следить за каждым их движением. Он видел немало сцен, казавшихся ему пределом деградации. Толпа, насадившая головы героических швейцарских гвардейцев на пики, остановилась у парикмахерской и заставила парикмахеров завивать и пудрить их волосы на еще теплых, сочащихся кровью головах. Один из подмастерьев упал в обморок…