Выбрать главу
И смотрят друг другу в лицо – на века – два побратима, два земляка.

1952

[Источник]

Армия

Мне скажут – Армия… Я вспомню день –                                 зимой, январский день сорок второго года. Моя подруга шла с детьми домой  – они несли с реки в бутылках воду. Их путь был страшен,                          хоть и недалек. И подошел к ним человек в шинели, взглянул –               и вынул хлебный свой паек, трехсотграммовый, весь обледенелый, и разломил, и детям дал чужим, и постоял, пока они поели. И мать рукою серою, как дым, дотронулась до рукава шинели. Дотронулась, не посветлев в лице… Не видал мир движенья благородней! Мы знали все о жизни наших армий, стоявших с нами в городе, в кольце. …Они расстались. Мать пошла направо, боец вперед – по снегу и по льду. Он шел на фронт, за Нарвскую заставу, от голода качаясь на ходу. Он шел на фронт, мучительно палим стыдом отца, мужчины и солдата: огромный город умирал за ним в седых лучах январского заката. Он шел на фронт, одолевая бред, все время помня – нет, не помня – зная, что женщина глядит ему вослед, благодаря его, не укоряя. Он снег глотал, он чувствовал с досадой, что слишком тяжелеет автомат, добрел до фронта и попал в засаду на истребленье вражеских солдат… …Теперь ты понимаешь – почему нет Армии на всей земле любимей, нет преданней ее народу своему, великодушней и непобедимей!

 [Источник]

Первое письмо на Каму

Я знаю – далеко на Каме тревожится, тоскует мать. Что написать далекой маме? Как успокоить? Как солгать?  Она в открытках каждой строчкой, страшась и всей душой любя, все время молит: «Дочка, дочка, прошу, побереги себя…»
О, я любой ценою рада тревогу матери унять. Я напишу ей только правду. Пусть не боится за меня. «Я берегу себя, родная. Не бойся, очень берегу: я город наш обороняю со всеми вместе, как могу.
Я берегу себя от плена, позорнейшего на земле. Мне кровь твоя, чернее в венах, диктует: «Гибель, но не плен!»
Не бойся, мама, я не струшу, не отступлю, не побегу. Взращенную тобою душу непобежденной сберегу. Не бойся, нет во мне смятенья, еще надолго хватит сил: победоносному терпенью недаром Ленин нас учил. Не бойся, мама, – я с друзьями, а ты люби моих друзей…» …Так я пишу далекой маме. Я написала правду ей.
Я не пишу – и так вернее, – что старый дом разрушен наш, что ранен брат, что я старею, что мало хлеба, мало сна. И главная, быть может, правда в том, что не все узнает мать. Ведь мы залечим эти раны, мы все вернем себе опять! И сон – спокойный, долгий, теплый, и песни с самого утра, и будет в доме, в ясных стеклах заря вечерняя играть…
И я кричу знакомым людям: – Пишите правду матерям! Пишите им о том, что будет. Не жалуйтесь, что трудно нам…

[Источник

Второе письмо на Каму

…Вот я снова пишу на далекую Каму, Ставлю дату: двадцатое декабря. Как я счастлива, что горячо и упрямо штемпеля Ленинграда на конверте горят. Штемпеля Ленинграда! Это надо понять. Все защитники города понимают меня.
Ленинградец, товарищ, оглянись-ка назад, в полугодье войны, изумляясь себе: мы ведь смерти самой поглядели в глаза. Мы готовились к самой последней борьбе.
Ленинград в сентябре, Ленинград в сентябре… Златосумрачный, царственный листопад, скрежет первых бомбежек, рыданья сирен, темно-ржавые контуры баррикад.
Только все, что тогда я на Каму писала, все, о чем я так скупо теперь говорю, – ленинградец, ты знаешь – было только началом, было только вступленьем к твоему декабрю. Ленинград в декабре, Ленинград в декабре! О, как ставенки стонут на темной заре, как угрюмо твое ледяное жилье, как изголодано голодом тело твое…
Мама, Родина светлая, из-за кольца ты твердишь: «Ежечасно гордимся тобой». Да, мы вновь не отводим от смерти лица, принимаем голодный и медленный бой.
Ленинградец, мой спутник, мой испытанный друг, нам декабрьские дни сентября тяжелей. Все равно не разнимем слабеющих рук: мы и это, и это должны одолеть. Он придет, ленинградский торжественный полдень, тишины и покоя, и хлеба душистого полный. О, какая отрада, какая великая гордость знать, что в будущем каждому скажешь в ответ: «Я жила в Ленинграде в декабре сорок первого года, вместе с ним принимала известия первых побед».
…Нет, не вышло второе письмо на далекую Каму. Это гимн ленинградцам – опухшим, упрямым, родным. Я отправлю от имени их за кольцо телеграмму: «Живы. Выдержим. Победим!»

 [Источник]

Европа. Война 1940 года

Илье Эренбургу

1
Забыли о свете        вечерних окон, задули теплый рыжий очаг, как крысы, уходят        глубоко-глубоко в недра земли и там молчат. А над землею        голодный скрежет железных крыл,        железных зубов и визг пилы: не смолкая, режет доски железные для гробов. Но всё слышнее,        как плачут дети, ширится ночь, растут пустыри, и только вдали на востоке светит узенькая полоска зари. И силуэтом на той полоске круглая, выгнутая земля, хата, и тоненькая березка, и меченосные стены Кремля.
2
Я не видала высоких крыш, черных от черных дождей. Но знаю        по смертной тоске своей, как ты умирал, Париж.
Железный лязг и немая тишь, и день похож на тюрьму. Я знаю, как ты сдавался, Париж, по бессилию моему.
вернуться

6

Ольга Берггольц. Собрание сочинений в трех томах. Ленинград, «Художественная Литература», 1988.

вернуться

7

Источник: Поэтический архив «Друзья и партнеры» (http://www.fplib.ru)

вернуться

8

Источник: Поэтический архив «Друзья и партнеры» (http://www.fplib.ru)

вернуться

9

Источник: Поэтический архив «Друзья и партнеры» (http://www.fplib.ru)