Ах, какую ты святошу создал во мне!
Ибо там, где свет разлился, споткнется зло.
Ты доволен мной? Ты такую видел во сне?
Не ссылайся на шквальный мрак, здесь ведь так светло!
Да светло ль тебе, красно солнышко, от моих щедрот
в снеговой пыли, в ледяном дожде, в торфяном аду?
Я умру, а свет мой будет еще не год
и не два разливаться в этом земном саду.
И откуда он берется всегда во мне,
словно в том колодце, где блещет звёзд отражённый свет,
на такой недосягаемой глубине,
что порою кажется: дна в человеке нет.
«Трамвайщицу подрезает джип…»
Трамвайщицу подрезает джип.
Она от злости дрожит.
Смотрит вправо.
— Вот подумайте только! — кричит негромко, но зло,
Так, что запотевает стекло,
Проявляя рожицу. Радио гнусаво
Объявляет: «Яузская застава».
Ей уже ворчат сограждане «открывай».
Трамвайщица останавливает трамвай
И природу своей обиды не понимает,
Мелко-мелко губами перебирает,
Словно листает вчерашнюю книжку из магазина
«Заговоры. Проклятья. Народная медицина».
«Стоя на краю базар-вокзала…»
Галине Гампер
Стоя на краю базар-вокзала,
Выжидала визг товарняка.
Где-то рядом женщина сказала:
— Самый возраст — после сорока!
Только и писать — когда полтинник!
Только и плясать — когда каюк!
…И как будто вся она светильник,
Свет возник и всё простил вокруг.
В век дороговизны-дешевизны
Будьте же благословенны вы,
Женщины, дарившие мне в жизни
Щедрый миг родительской любви.
И пока, Пресветлая, грядёши,
Есть тебе помощницы вчерне:
Эти голубиные ладоши,
Это материнство обо мне…
Взгляд струил воинственную ласку,
Обрывал сомненья на корню…
А про инвалидную коляску
Я ни слова здесь не пророню.
«Округлив задымленный ротик…»
Питерскому поэту Гале Илюхиной
Округлив задымленный ротик,
По реке идет пароходик.
Он идёт, идёт, да устанет,
Крикнет крик и камушком канет.
Поминаньем небо печаля,
Не ходи по бережку, Галя.
Не сори цветами на моле,
Неспокойно синее море.
Не ходи туда, не сегодня —
Беспощадно лето Господне!
Обожрался илистый омут…
Что же они тонут и тонут?!
Что же они, Галя, сквозь воду
Не всплывут никак к небосводу,
Словно гладь морская — железна,
Словно даже дно у нас — бездна.
Девочка моя золотая!
Рыбьей чешуёй обрастая,
Ты перекрестилась водою:
В двадцать называться вдовою.
Думаешь, не чувствую, что ли,
Как ты рыбкой бьёшься от боли
На Ямском безжалостном пляже
Под ночные вновь репортажи…
КОРЗИНКА ДЛЯ МОНЕТ НА МОГИЛЕ БУНИНА
С протянутой шапкой, безумен,
Бредёт от столба до столба
Иван Алексеевич Бунин
По Сент-Женевьев-де-Буа.
Подайте ему, пилигримы,
Он мертв, но и мёртвым на жизнь
Нужны ваши франки-сантимы,
Чтоб выдюжить смертный нажим.
Иван Алексеевич, вы ли?
Какие насмешки судьбы!
В могилах у нас — кладовые,
Но мы побросали гробы.
И ходит Иван Алексеич,
И кланяется за рубли
На русское кладбище, сиречь,
На ренту французской земли.
ОЛЬХА
1
По карнизу голубь сизый застучал,
Встрепенулся, первернулся, замолчал.
Смотрит в комнату, застыв, и с ходу — вжить —
Улетает, что увидел, доложить.
Ты московское животное, сизарь,
Я ни слова никому, не бойся, жарь!
Как, пригретый, к нам подгрёб грядущий хам.
Завтра сносит он Богоявленский храм[1].
вернуться
1
Елоховский Богоявленский собор, в котором крестили младенца Александра Пушкина, был намечен к сносу — после заутрени 22 июня 1941 года.