Поэт
Я чужой в этом мире.
Я чужой, и в этой отчужденности – гложущая тоска и лютое одиночество, но она всегда будит во мне мысли о чудесной неведомой родине и наполняет мои сны видениями далекой земли, никогда прежде не открывавшейся моему взору.
Я чужой среди своих близких и друзей; повстречав кого-нибудь из них, я спрашиваю себя: «Кто это, откуда я знаю его, какой закон связал меня с ним, почему я должен подойти к нему и заговорить?»
Я чужой своей душе, и когда слышу собственные слова, слух дивится моему голосу. Когда порой я наблюдаю, как мое сокровенное «Я» смеется или плачет, дерзает или страшится, все мое существо изумляется самому себе, а дух мой жаждет вникнуть в мой дух. Но нет, я остаюсь все в той же безвестности, нераспознанный, повитый пеленами тумана, укрытый завесой безмолвия.
Я чужой своему телу и всякий раз, когда гляжусь в зеркало, улавливаю в своем лице нечто такое, чего не чувствует моя душа, и читаю в глазах такое, чего не хранят тайники сердца.
Я иду по улицам города, и юноши преследуют меня с криками: «Глядите-ка, слепец! Дадим ему посох – пусть опирается на него!» Я кидаюсь прочь, но меня настигают девушки, хватают за полы одежды со словами: «Он глух, точно скала, наполним его слух напевами страстной и пылкой любви!» Я вырываюсь из их рук, бегу не оглядываясь, но наталкиваюсь на мужчин, которые, обступив меня, говорят: «Он нем, как могила, так поможем ему развязать язык!» В страхе я спешу их покинуть, но встречаю на пути толпу стариков, которые дрожащими пальцами указывают на меня и молвят: «Это безумец, потерявший рассудок на пастбищах злых духов!»
Я чужой в этом мире.
Я чужой, и хотя странствовал по всему свету, не нашел отчего края и не встретил ни единого человека, кто бы узнал меня и внял мне.
Утром, пробудившись, я чувствую себя узником в темной пещере, со сводов которой свешиваются ехидны, а по углам ползают скорпионы. Когда я выхожу на свет, тень моего тела тянется следом, а впереди бредут неведомо куда тени моей души, ищущие нечто за пределами моего разумения, хватающие то, что мне вовсе не надобно. Воротившись вечером, я ложусь в постель, набитую страусовым пером и шипами терновника, и странные мысли завладевают мною; тревожные, радостные, мучительные и сладостные желания одно за другим охватывают меня. А в полночь, выступив из расселин пещеры, мне являются призраки ушедших времен и духи забытых наций, и мы жадно вглядываемся друг в друга. Я вопрошаю их, и они мне ответствуют с улыбкой. Когда же я порываюсь их удержать, они исчезают, как истаивает дым.
Я чужой в этом мире.
Я чужой, и нет на свете ни единого человека, кто знал хотя бы слово на языке моей души.
Я шагаю по пустынной степи и вижу ручьи, взбегающие, обгоняя друг друга, из глубины долины к горной вершине, вижу голые деревья – миг, и они одеваются зеленью, расцветают, плодоносят и сбрасывают листву, ветви их падают наземь и обращаются в пятнистых извивающихся змей. Вижу птиц, что взмывают в небо и стремглав летят вниз, поют и жалобно стенают, и вдруг, замерев, расправляют крылья и превращаются в нагих дев с распущенными волосами и стройными шеями. Из-под насурьмленных страстью век они призывно смотрят на меня, их алые, как роза, источающие медовый аромат уста улыбаются, они протягивают белые нежные руки, благоухающие миррой и ладаном; потом очертания их становятся зыбкими и они исчезают, как туман, но еще долго слышны отзвуки их насмешек надо мной.
Я чужой в этом мире.
Я поэт, я воспеваю стихами то, что жизнь пишет прозой, и пишу прозой то, что она слагает стихами. Потому-то я чужой и буду чужим до той поры, пока судьба не взыщет меня и не перенесет на родину.
Из книги ПЕСОК И ПЕНА
Я вечно иду по этим берегам Между песком и пеной. Прилив сотрет мои следы, И ветер развеет пену. Но море и берег пребудут Вовеки.
Однажды я наполнил руку туманом.
А когда разжал ее, удивительное дело – туман превратился в червя.
Тогда я собрал пальцы в кулак, а затем вновь разжал руку – и, о чудо, теперь там была птица.
Когда я повторил свой жест, то на сей раз во впадине ладони стоял человечек, запрокинув вверх печальное лицо.
И вновь я сжал руку, а когда раскрыл ее, там опять был туман.
Но я услышал песнь, исполненную несказанной прелести.
* * *
Еще вчера я мыслил себя частицей, пульсирующей без всякого ритма в сфере жизни.
Теперь я знаю, что я семь сфера, и жизнь во всех своих частицах ритмично пульсирует во мне.
* * *
Они говорят мне, очнувшись ото сна: «Ты и мир, в котором ты живешь, – всего лишь песчинка на неоглядном берегу неоглядного моря».
А я говорю им во сне: «Я – неоглядное море, и все миры – лишь песчинки на моем берегу».
Лишь однажды я не нашелся что ответить. Когда меня спросили, кто я.
* * *
Первой Божией мыслью был ангел. Первым Божиим словом был человек.
* * *
Жемчужина – храм, выстроенный болью вокруг песчинки.
Какое же страстное желание выстроило наши тела и вокруг каких песчинок?
* * *
Когда Бог бросил меня, камешек, в это чудесное озеро, от меня по озерной глади пошли бессчетные круги. Но, достигнув глубин, я затих.
* * *
Я родился сызнова, когда моя душа и тело полюбили друг друга и сочетались браком.
* * *
Воспоминание – род встречи.
* * *
Забвение – род свободы.
* * *
Для того, кто смотрит из окон Млечного Пути, пространство не есть пространство между землей и солнцем.
* * *
Человечество – река света, текущая из правечности в вечность.
* * *
Разве духи, населяющие эфир, не завидуют людской боли?
* * *
На пути в Святой Город я повстречал паломника и спросил его: «Выведет ли меня эта дорога к Святому Городу?»
– Ступай за мной, – ответствовал он, – и утром следующего дня вступишь в Святой Город.
Я отправился следом. Мы шли много дней и ночей, но так и не достигли цели.
Каково же было мое изумление, когда он разгневался на меня за то, что повел меня по ложному пути.
* * *
Достигнуть зари можно только тропою ночи.
* * *
Мой дом говорит мне: «Останься со мной, ибо здесь живет твое прошлое».
А путь говорит: «Следуй за мной, ибо я – твое будущее».
И я говорю дому и пути: «У меня нет прошлого, как нет и будущего. Останься я здесь – в недвижности моей будет движение. Если же уйду – в движении моем будет недвижность. Только любовь и смерть всё меняют».
* * *
Не удивительно ли, что жажда определенных удовольствий есть часть моей боли?
* * *
Семь раз я презирал свою душу:
Первый раз, когда увидел, что она покорялась, чтобы достичь высот.
Второй раз, когда заметил, что она хромает в присутствии увечных.
Третий раз, когда ей дано было выбирать между трудным и легким, и она выбрала легкое.
Четвертый, когда она свершила зло и в оправдание себе сказала, что другие поступают так же.
Пятый, когда она, стерпев по слабости своей, выдала терпение за силу.
Шестой, когда она с презрением отвернулась от уродливого лица, не ведая, что это одна из ее личин.
И седьмой раз, когда она пела хвалебную песнь и мнила это добродетелью.
* * *
Я не знаю абсолютной истины. Но я смиряюсь перед своим незнанием, и в том – моя честь и награда.
* * *
Между воображением человека и обретением желанного лежит пространство, которое человек может преодолеть лишь своим страстным стремлением.
* * *
Рай вон там, за той дверью, в соседней комнате; но я потерял ключ.
42
Книга была впервые опубликована на английском языке в Нью-Йорке в 1926 г.
Текст переведен по изданию: Kahlil Gibran. Sand and Foam. A Book of Aphorisms. 36th printing. – New York: Alfred A. Knopf, 1980.