«Послушайте, – в отчаянии заговорил молодой человек, – вы просто обязаны позволить мне сделать для вас что-нибудь в утешение».
Я мягко отказалась, но поскольку он продолжал настаивать, то я оставила ему свой адрес.
Разумеется, вечером мы обсудили то, что происходило в тот день. Лорд Пэбхэм так и не объявил о пропаже гиены; когда за год или два до этого его парк покинуло животное, которое питается исключительно фруктами, его заставили компенсировать растерзание овец в одиннадцати случаях, и к тому же он практически восстановил число обитателей соседского птичьего двора, тогда как сбежавшая гиена могла бы возбудить дискуссии на правительственном уровне. Цыгане также вели себя скромно по поводу своего пропавшего отпрыска; я даже думаю, что в больших лагерях они и не замечают, когда у них пропадает ребенок-другой.
Баронесса помолчала, размышляя о чем-то своем, затем продолжала:
– У этой истории, впрочем, есть продолжение. Я получила по почте прелестную бриллиантовую брошь; на розмариновой веточке было выгравировано – «Эсме». С Констанцией Броддл мы, между прочим, больше не дружим. Все дело в том, что, продав брошь, я, строго говоря, отказалась выплатить ей ее долю с вырученной суммы. При этом я ей сказала, что историю с Эсме выдумала именно я, та часть, где речь идет о гиене, принадлежит лорду Пэбхэму, если это вообще была его гиена, чему у меня, разумеется, нет доказательств.
СВАТ
Одиннадцать пробило с достойной внимания ненавязчивостью, свидетельствовавшей о том, что главное предназначение ресторанных часов – это чтобы на них не обращали внимания. Если бы нужно было возвестить об умеренности и необходимости не забывать о времени, то довольно было бы и того, чтобы притушили свет.
Спустя шесть минут Кловис приблизился к обеденному столу с трепетным нетерпением человека, который ужинал кое-как и к тому же давно.
– С голоду умираю, – заявил он, делая попытку изящно опуститься на стул и одновременно читая меню.
– Это заметно, – сказал хозяин заведения, – особенно если принять во внимание, что вы ненамного опоздали. Должен вам заметить, что я реформатор в области кулинарии. Я заказал для вас две тарелки молока с хлебом и несколько полезных для здоровья сухариков. Надеюсь, вы не против.
Кловис сделал вид, что ни на долю секунды не изменился в лице.
– Мне кажется, – сказал он, – вам бы не следовало так шутить. Есть люди, которые едят и такое. Я знаю кое-кого, кто таких людей встречал. На свете столько всего вкусного, а они жуют опилки и еще гордятся этим.
– Вспомните средневековых флагеллантов,[1]которые укрощали свои страсти.
– У них были на то причины, – сказал Кловис. – Они делали это затем, чтобы спасти свои бессмертные души, разве не так? Только не говорите мне, что у человека, который не любит устриц, спаржу и хорошее вино, есть душа или хотя бы желудок. Просто у него высоко развито влечение к несчастной жизни.
В продолжение нескольких божественных минут Кловис наслаждался быстрым исчезновением устриц.
– Мне кажется, устрицы прекраснее любой религии, – заговорил он вскоре. – Они не только прощают наше недоброе к ним отношение, но и находят ему оправдание и побуждают нас вести себя с ними еще ужаснее. Очутившись на обеденном столе, они как бы проникают в нас силой духа. Ни в христианстве, ни в буддизме не сыскать бескорыстного сочувствия, свойственного устрицам. Вам нравится мой новый жилет? Сегодня я надел его в первый раз.
– Он ничуть не лучше тех, которые я видел на вас в последнее время. У вас появляется привычка каждый раз надевать к обеду новый жилет.
– Говорят, за издержки молодости надо платить; но к моей одежде, к счастью, это не относится. Моя мать подумывает о том, чтобы выйти замуж.
– Опять!
– Это будет в первый раз.
– Вам, разумеется, лучше знать. У меня было такое ощущение, что по меньшей мере пару раз она уже была замужем.
– Три, если быть математически точным. Я хотел сказать, что она первый раз задумалась, прежде чем выйти замуж; во всех остальных случаях она делала это, не думая. Но,по правде, на этот раз думаю я. Видите ли, со времени кончины ее мужа прошло ровно два года.
– Вы, видимо, полагаете, что недолгое ожидание – душа вдовства.
– Понимаете, мне показалось, что она грустит и начинает остепеняться, а это ей совсем не к лицу. Когда она стала жаловаться, что мы живем не по средствам, я воспринял это как первый симптом. Нынче все достойные люди живут не по средствам, а недостойные живут на средства других. Несколько особо одаренных личностей умудряются делать и то и другое.
– Это не дар, а скорее ловкость.
– Кризис наступил, – продолжал Кловис, – когда она стала вдруг мне доказывать, что поздние часы не для меня и что ей бы хотелось, чтобы я был дома не позже часа ночи. Это она говорит мне, которому в последний день рождения стукнуло восемнадцать лет.
– В последние два дня рождения, если быть математическим точным.
– Ну, это не моя проблема. Мне не исполнится девятнадцати, покуда моей матери не будет тридцати семи. Надо ведь и о внешности думать.
– Может, ваша мать сделается чуть постарше в процессе остепенения.
– Об этом и думать нечего. Женщины начинают перестраиваться лишь за счет недостатков других. Поэтому я и задумался о ее замужестве.
– Значит, вы зашли так далеко, что и джентльмена выбрали, или же просто подбросили мысль и оставили ей право выбора?
– Хочешь сделать что-то быстро, сделай это сам. Я узнал, что некто Джонни, из военных, без дела околачивается в клубе, и пригласил его пару раз домой на ланч. Большую часть своей жизни он провел на индийской границе, где строил дороги, помогал пережить последствия голода и землетрясения ну и делал все то, чем обыкновенно занимаются на границе. Он мог на пятнадцати языках втолковать злющей кобре то, что имел ей сообщить, и еще знал, как себя вести, если на площадку для игры в крокет забредал слон-бродяга, но с женщинами робел и чувствовал себя неловко. Я шепнул матери, что он охотник до женского пола; она продемонстрировала все свое умение флиртовать, а это немало.
– И как на все это реагировал джентльмен?
– Я слышал, как он говорил кому-то в клубе, что ищет работу где-нибудь в колониях, тяжелую работу, для одного своего молодого друга, поэтому, полагаю, когда-нибудь он женится.
– Похоже, что и вам когда-то придется стать жертвой моего нового подхода к кулинарии.
Кловис стер остатки кофе с губ, а вместе с ним и появившуюся было усмешку, и медленно прикрыл правое веко, что, очевидно, должно было означать: «А вот этого не дождетесь!»
ТОБЕРМОРИ
Был холодный дождливый день конца августа, того неопределенного времени года, когда куропатки либо еще пребывают в безопасности, либо уже хранятся в холодных погребах и охотиться не на что, если только вы не направляетесь к северу вдоль Бристольского залива, чтобы законно преследовать жирных рыжих оленей. Гости леди Блемли не направлялись к северу вдоль Бристольского залива, потому все они в этот день собрались вокруг чайного стола. И несмотря на тоскливое время года и незначительность события, по поводу которого они сошлись, собравшиеся не обнаруживали и тени той изнуряющей нервозности, которая означает страх перед пианолой или тайное желание сразиться в бридж. Все гости, раскрыв рты, с нескрываемым вниманием слушали мистера Корнелиуса Эппина, личность несимпатичную, если не сказать отрицательную. Из всех гостей леди Блемли он пользовался самой неопределенной репутацией. Кто-то когда-то сказал, что он умен, и хозяйка втайне надеялась на то, что хотя бы какая-то часть его ума послужит всеобщему увеселению. Именно потому он и был приглашен. До той поры, пока не подали чай, она так и не смогла распознать, в каком направлении простирается его ум. Если вообще можно говорить о таковом. Он не был наделен даром внушения и не был мастером по части устройства домашних спектаклей. Да и внешний вид его не изобличал в нем человека, которому женщины готовы простить известную долю умственной неполноценности. Он сделался просто мистером Эппином, а имя Корнелиус казалось явно лишним. И вот теперь он заявлял, что предлагает миру открытие, рядом с которым изобретение пороха, печатного станка и паровоза – незначительные пустяки. В последние десятилетия наука сделала ошеломляющие шаги во многих направлениях, но это открытие принадлежало скорее к области сверхъестественного, нежели к научным достижениям.