Он закатывает глаза.
– Нет, но, по крайней мере, раньше она иногда была рядом. Больше, чем сейчас…
Я пожимаю плечами.
– Ну да, наверное. Без разницы. Я подхватываю что-то для себя и Гвен по дороге из школы. Ночами мне все равно делать нечего, и я пытаюсь научиться готовить…
– Ты? Готовить? – хохочет Конор. – Да ладно, чувак.
Я качаю головой; со стыда бы сгорел признаваться в этом кому-то, кроме Конора.
– Да. Я учусь готовить. Живи с этим. – Мне следовало держать рот на замке, но я ненавижу то, как на меня смотрит Конор, будто я какой-то бедный мальчик-сирота, которого нужно спасти. Уж не ему камни бросать. Не моя домашняя жизнь похожа на эпизод «Семейки Брейди»[1]. Его отец в принципе едва сознает, что Конор жив.
– Я пойду переоденусь.
– Ладно, чувак, я пока посижу здесь, пожую крендели… – Конор сует один в рот и начинает кашлять. – Чувак, они ж протухли на фиг. Ты издеваешься? Хочешь меня убить? – Спрыгивает со стула, подбегает к раковине и начинает пить воду из-под крана.
– Ну ты и идиот. Миллион раз здесь был и уже должен ожидать еду определенного качества. Главное правило: ешь все; просто, ну знаешь, проверяй на плесень. Сейчас вернусь.
Я ухмыляюсь ему с порога. В своей комнате натягиваю чистую одежду, а затем возвращаюсь вниз, схватив по пути свой кошелек. Подходя к кухне, я слышу смех. Захожу, ожидая, что это Гвен с Конором друг друга подначивают, но вместо этого вижу, что рядом с приятелем на стуле сидит мой отец, жуя несвежие крендели, которые Конор все еще ест, по какой-то неведомой причине. Мое сердце почти останавливается.
– Вот и он! – улыбающийся папа одет в настоящий, взрослый, подходящий для дня наряд вместо пижамы, которую обычно носит, когда мы возвращаемся из школы домой. Должно быть, у него был один из «хороших дней», когда он встает с постели, разговаривает с людьми, выходит из дома. Удивительно, что даже в хороший день отец не может сделать то, что сделал бы любой другой родитель – убрать проклятые граффити с гаража. В смысле, кого волнует, что думают соседи, верно?
Кроме того, разве нормальный родитель не вызвал бы полицейских, чтобы попытаться выяснить, кто продолжает творить что-то настолько мерзкое с его собственностью? Этот случай далеко не первый. Я старался изо всех сил, чтобы остановить вандализм. Сам позвонил в полицию. Они сказали мне, чтобы один из моих родителей пришел в участок и подал заявление, но внезапно (!) этого так и не произошло. Поэтому несколько месяцев назад я притащил сюда Конора, и мы выяснили, как установить сенсоры. Они срабатывают на движение. Хотя какой от них толк? Я уже несколько раз просил отца установить камеры, сделал ли он это? Нет, конечно, нет. Разумеется.
Я понимаю, что сжимаю свой кошелек так сильно, что он нарушает кровообращение в моих пальцах.
– Присоединяйся к нам, парень. – Папа предлагает мне занять место рядом с ним у стойки. – Мы как раз обсуждали группу Конора…
– Нет, я в порядке. – Стою в дверях кухни и скрещиваю руки. – Мы все равно должны идти. Опаздываем, потому что пришлось покрасить весь гараж. Не то чтобы тебя это тревожило.
Его лицо вытягивается, и мне, дураку, на секунду становится стыдно, но я быстро беру себя в руки.
– Готов идти? – нетерпеливо спрашиваю я. Очень нетерпеливо.
– Ну что ж, в следующий раз, – голос моего отца полон скорби. На фиг эти сопли.
Да, папа, в следующий раз. Конечно. В следующий раз, когда Конор будет здесь, ты, вероятно, запрешься в своей спальне, как обычно. На самом деле, Конор – единственный человек, с которым мой отец, кажется, хочет общаться в тех редких случаях, когда вообще хочет общаться, – они говорят о группе, о том, как тяжело быть музыкантом. Первые пару лет после того, как папа решил заняться этой чушью как настоящей карьерой, он загонял Конора на кухню каждый раз, когда друг сюда приходил, расспрашивал его об оборудовании и очередной тупой группе, о которой на той неделе писали в журнале. Об этой ерунде, что кажется невероятно важной, когда ты в моем возрасте, но должна значить меньше, чем ничего, когда ты взрослый с двумя детьми и ипотекой. Гребаный стыд.
Именно тогда мама начала так много работать – отчасти потому, что денег стало мало, хотя родители не садились за стол и не обсуждали со мной финансы, но скорее потому, что каждый раз, когда она была рядом с отцом, ее лицо превращалось в маску, а он все говорил, и говорил, и говорил о своей музыке. Я знаю, что папа играл, когда они только начали встречаться в колледже; знаю потому, что много лет назад мать с гордостью мне это сообщила. Но вряд ли она ожидала, что десятилетия спустя отец попытается сделать это своей настоящей профессией. Этого я не знаю, зато знаю, что теперь не могу определиться, кто больший отстой: папа, который целый день тусуется в пижаме, или мама, которая никогда не бывает дома.
1
«