Внизу, в гостиной, врач объяснил, какие лекарства оставляет. Хрипы старухи было слышно сквозь половицы. Три собаки с открытыми глазами лежали на ковре, положив головы на вытянутые лапы. Они едва пошевелились, когда вошел старик.
Он казался ошеломленным и сонным. Доктор спросил его о самочувствии.
– Не так уж плохо, – сказал он, – если б не винты в ноге.
Ни отец, ни дочь, ни сын не спросили доктора о старухе. Он сказал, что вернется вечером.
Когда врач вернулся, в гостиной было темно. Его это несколько встревожило. Он позвал и, не получив ответа, на ощупь поднялся по лестнице, ведущей прямо в спальню. Увидел свет под дверью.
В комнате стоял запах болезни: под туалетным столиком, на котором располагались свадебные фотографии в кожаных рамках и детская кружка XIX века с выгравированным изображением «Смерти и Похорон Малиновки» [4], была эмалированная миска с мочой и слюной, слегка окрашенной кровью. Дочь объяснила, что каждый раз, когда мать кашляла, она слегка, непроизвольно, мочилась. Старуха стала еще бледнее, и ей на лоб положили влажную тряпку. Комната вокруг тлела, весь ее уют сгорел и пропитался потом, а затем вновь загорелся.
Доктор снова послушал ее легкие. Старуха изможденно лежала.
– Мне жаль, – сказала она, будто это было не извинение, а факт.
Он измерил температуру и артериальное давление.
– Знаю, – ответил он, – но вы скоро уснете, а потом почувствуете себя отдохнувшей.
Ее муж сидел в темноте в соседней комнате. Доктор не заметил его, когда поднимался по лестнице. Дочь проводила обоих мужчин вниз, но по-прежнему не зажгла свет. На мгновение показалось, что лестница и гостиная были частью хозяйственных построек, неосвещенных и неотапливаемых, словно стойло для животных.
Казалось, что дом сузился до кровати с балдахином в освещенной верхней комнате, где умирала старуха, нежная белизна груди которой с годами не исчезла.
Когда дочь внезапно всё же включила свет, доктор и старик на время ослепли. Они словно очутились на сцене. Знакомая мебель была частью декораций, и обоим приходилось играть роли, которые были совершенно чужды их природе. Оба ухватились бы за малейший шанс вернуться к привычной жизни.
Старик сел, положив пальто на колени.
– У нее пневмония, – сказал врач, – и она должна принять еще одно лекарство, помимо тех, что я давал. Как думаете, она сможет проглотить таблетки? Они довольно крупные. Или она предпочла бы лекарство в жидкой форме? Жидкость предназначена для детей, но можем увеличить дозу. Как думаете, что лучше?
Дочь, покорная и находящая единственную слабую надежду в доверии, сказала:
– Мы полагаемся на вас, доктор.
– Нет, – ответил он. – Я спрашиваю вас. Сможет ли она проглотить таблетки?
– Может, жидкость? – сказала дочь, теряя остатки надежды. Врач дал ей несколько таблеток снотворного – как для отца, так и для матери. Они, по крайней мере, будут спать ночью под действием одного и того же препарата.
Пока врач объяснял дочери, как принимать лекарства, старик сидел, глядя перед собой, его руки сжимали и разжимали тяжелую материю пальто.
Когда доктор закончил объяснения, воцарилось молчание. Ни отец, ни дочь не пошевелились, чтобы проводить его или спросить, когда он вернется. Они как будто чего-то ждали. Врач сказал:
– Непосредственная опасность миновала, еще полчаса, и она могла бы умереть, теперь ей придется расплачиваться за перенесенный приступ.
– Забавно, – сказал старик, не поднимая глаз. – Болезнь сердца, а затем пневмония. Забавная смесь. А вчера была вполне здорова. – Он начал плакать, очень тихо, как обычно плачут женщины: слезы просто наворачивались на глаза. Доктор, который уже поднял одну из своих сумок, поставил ее на место и откинулся на спинку стула.
– Не могли бы вы приготовить нам по чашке чая? – попросил он.
Пока дочь готовила чай, мужчины говорили о фруктовом саде и яблоках этого года. Когда дочь вернулась, обсудили ревматизм отца. После чая доктор ушел.
Следующее утро было таким же осенним, как и предыдущее. Каждый лист каждого дерева существовал отдельно от других. Солнечный свет, просачивавшийся сквозь ветви деревьев в саду, играл на полу спальни старой женщины. Она, встав с постели, перенесла второй приступ. Врач прибыл через четверть часа. Губы у нее были фиолетовые, лицо цвета глины. Руки не двигались. Умерла она быстро.
Старик стоял в гостиной, покачиваясь. Доктор намеренно не протянул руку, чтобы поддержать его. Вместо этого повернулся к нему лицом. Старик был выше его на девять дюймов. Глаза врача за стеками очков расширились, он тихо сказал: