— Не плачет мать больше?
— Нет, — улыбнулся он как-то особенно ласково, — все проверяет, хорошо ли работаю.
Он швырнул в воду камень.
— Год должен быть хорошим. Опять мы богатыми станем. Вот река, — какая сила под боком. А дороги какие можно проложить! Только надо захотеть по-настоящему. На фронте, бывало, скажет бригадный инженер: «За ночь дорогу проложить, мост починить». И мы такое делали, что, кажется, не под силу человеку. Эх, мне бы сюда нашего бригадного инженера! — мечтательно воскликнул он, сдвинув фуражку на затылок.
В эту ночь Владимир был удивительно словоохотлив, я никогда не знала его таким.
— Хочется, чтобы у нас всего было много и чтоб самое лучшее. Потому я, однорукий, и в председатели колхоза пошел, чтобы самому проверить, что человек может сделать, если захочет, если все силы отдать, как на войне отдавали.
Он взъерошил светлые волосы и, подвинувшись ко мне, сказал тихо, как бы поверяя тайну:
— А в душе у меня такое волнение… верите, мне от него трудно, ой, как трудно.
— Это хорошее волнение, очень хорошее…
В это время к нам подошел молодой, невысокого роста мужчина в сапогах и косоворотке.
— Знакомьтесь, — сказал Владимир, — это наш агроном. Тоже фронтовик.
— Ну как, поедем или ночевать будем? — спросил агроном, и я услышала в его низком басистом голосе певучий говор украинца.
— Ночевать, — ответил Владимир. — Покажем завтра учительнице весь колхоз. Пусть посмотрит…
Мне захотелось рассказать этим двум замечательным людям, осетину и украинцу, хозяевам этих земель, как на этих холмах жили их отцы и деды — в неодолимой нужде, в бесправии и кровавых распрях…
У курганов паслись стреноженные кони, над горами обломанным колечком висела бледная маленькая луна. Звенела река, серебром отливали поля, темной стеной вдали тянулись леса — наши леса, наши поля, наши реки.
И захваченная мечтой своих юных собеседников, я, позабыв о своих сединах, мечтала вместе с ними: вот в голубизну неба поднимается мрамор, гранит покрывает улицы, ярче звезд сверкает всюду электричество, нежным белым пухом цветут наши сады…
И я, который раз, пожалела о том, что не дана человеку вечность, потому что бессмертна жизнь на земле…
У старого склепа
Вечер застал меня на станции Ардон.
До ночи мне надо было добраться в колхоз «Партизан». Но на привокзальной площади машин не было, и без особой радости я подумала о том, что ночь придется провести на станции.
— Садитесь, подвезу, — обратился ко мне полный мужчина средних лет с широкой крутой спиной. — Машин до утра не будет, а вас дождь промочит. Видите, — показал он на свинцово-фиолетовые тучи, которые стремительно неслись из-за гор. — Хорошие тучи! Большой должен быть дождь. Только бы мимо не прошел… Ну что ж, поехали?
Я с благодарностью приняла предложение незнакомого человека.
Пыльная извилистая дорога бежала по пшеничному полю, и высокие упругие колосья с жестким шуршанием царапали бока двуколки.
Мой спутник был молчалив, но я обратила внимание на то, с какой легкостью, с какой мальчишеской лихостью правил он лошадью. Каждый раз, натягивая вожжи, он чуть привставал, и казалось, что он вот-вот залихватски гикнет и конь понесет.
— Вижу, что вы в кавалерии служили, лошадь чувствует вашу руку, — сказала я, желая завязать разговор.
Он повернул ко мне лицо и с усмешкой, но без горечи сказал:
— Хромых в армию не берут, тем более в кавалерию. Там ноги нужны такие, чтоб крепче стали были.
Он натянул вожжи, тихо присвистнул, и лошадь пошла бодрой рысью. Подул встречный ветер. Последние лучи солнца скользнули по вершинам курганов. Большие черные тучи мчались нам навстречу.
— Хоть вы и не были на фронте, но лошадью правите, как настоящий кавалерист, — сказала я.
Он снял шапку и повернул ко мне левую щеку.
— Видите: вот, что мне помешало воевать.
У него не было левого уха, и всю щеку, от виска до подбородка, прорезал розоватый след давней раны.
— Это одна причина. А вторая та, что я хромой. Я только с виду герой, а если присмотреться ко мне поближе, так я весь продырявлен.
— Как же это так? На войне, говорите, не были…
— Да, не был, а все-таки изувечили. Меня так и зовут: «одноухий кучер», как будто люди забыли мое имя.
Он умолк. Я не беспокоила его вопросами, чувствуя, что воспоминания ему неприятны.
Тучи промчались стороной, и в потемневшем вечернем небе проглянули первые бледные звезды. Ветер внезапно стих, и по поверхности пшеничного поля пробежала зыбкая рябь. То тут, то там прорывалась гортанная песенка перепела. Где-то за курганом прозвенел ручеек, и над посиневшими холмами повис острый серп луны.
8
Печатается по тексту сборника «Самое родное». Датируется 1949 годом. Основная тема рассказа — кровная месть — широко разработана в ряде произведений Е. Уруймаговой. Об этом см. примечание к рассказу «Два детства».