— Ох, нана, трудно мне, — прошептала Замира запекшимися губами.
— Ничего, потерпи, скоро утро.
Старуха подошла к окну и распахнула его.
Предрассветный холод ворвался в комнату. Радостным птичьим гомоном были полны росистые луга. Звенел родничок под горой, и розовый туман стлался над холмами. Тычась теплыми сонными мордочками в мохнатые бока матерей, ягнята нехотя отрывались от них.
Всходило солнце. Горячим золотом переливалось оно в мокрых головках цветов. Приминая высокую росистую траву, стада рассыпались по долине.
— Скоро тебя повезут, — ласково шептала старуха, — старик еще с вечера ускакал, молодым не доверил. До МТС всего тридцать километров, оттуда позвонят в район и за тобой приедут, — говорила старуха, чувствуя под рукой вздрагивающее тело молодой женщины. — Тебе ведь доктора давно сказали, что надо уезжать, а ты до всего жадная, никому ягнят своих не доверила. А вот теперь твоего маленького ягненка принять некому.
Быстро приближаясь, донесся в комнату гул самолета.
— Это за тобой приехали, за тобой.
В высоком утреннем небе сверкнуло серебристое крыло самолета. Машина делала круг перед посадкой. Пастухи запрокинули головы.
— За ней, за нашей Замирой, — радостно говорили они. Тревожна была эта ночь в стане, пастухи не спали, прислушиваясь к каждому шороху в комнате Замиры.
Как гигантский орел, парил санитарный самолет над кирпичными постройками стана. Потом плавно пошел к земле, коснулся колесами влажных головок ромашек и опустился на скошенном лугу. Все побежали к серебристой машине.
— Где роженица? — спросила молодая женщина в белоснежном халате, выходя с носилками из кабины.
Прежде чем проститься с Замирой, старуха тихо сказала акушерке:
— Молодая… Это хорошо. И ты, и Замира, и земля наша, и солнце — все, все молодое, — говорила она, идя за носилками. Во дворе стана к ней подошел муж, только что вернувшийся из МТС.
— Спасибо, спасибо, что поспел, — сказала она ему. Потом повернула лицо навстречу восходящему солнцу, туда, откуда доносился гул удаляющегося самолета, и, широко открыв голубые глаза, тихо сказала:
— Полетела наша Замира навстречу жизни.
— Навстречу жизни, — повторили пастухи…
Два детства[13]
Моему маленькому сыну Алану посвящаю
Белое здание молочной фермы стоит на краю пшеничного поля. Молодые фруктовые деревья двумя рядами окружают ферму. Посреди двора раскинула свои тонкие ароматные ветви алыча. К дереву привязана лошадь. Она лениво вскидывает мордой и шлепает себя по бокам жестким хвостом, отгоняя мух. Длинным, тонким прутиком мальчик лет одиннадцати помогает лошади.
Чуть подальше, склонившись над огромной лоханью, работница моет бидоны из-под молока, опрокидывая их в специальные деревянные гнезда для просушки.
— Вожатый говорил, что всем прийти надо, — обиженно тянул мальчик. — В поле пойдем сорняки рвать. А я что скажу?
— Так и скажешь, что мать не отпустила, наказала тебя за то, что не хотел помочь. Сиди, все равно никуда не пущу.
Покончив с бидонами, она опустилась на корточки перед маленьким рыжеватым теленком и металлической лопаткой стала счищать шершавые кружочки лишая на его морде. Теленок слабо сопротивлялся.
Во двор вошел невысокий коренастый человек.
— Вот хоть у него спроси, у бригадира, — снова заныл мальчик, — мы к нему должны идти.
— Ты почему здесь? — удивился бригадир. — Слышишь, барабан?
В чистом воздухе летнего утра слышались ритмичная дробь барабана и звонкие детские голоса.
Росистые утренние тени тянулись от деревьев к зданию фермы, от густой листвы шел едва уловимый пар. На дороге, прорезавшей пшеничное поле, показался пионерский отряд. Сверкало золото на алом знамени, пламенели галстуки на белых рубахах ребят.
— Видишь? — умоляюще глядя на мать, сказал мальчик. — Я говорил, что пойдут.
Мать сердито глянула на сына и ничего не ответила.
— За что его так? — спросил бригадир.
— За дело, — спокойно ответила мать.
— Может, отпустишь? Он на лошади раньше отряда к месту доскачет, — попросил бригадир, недоумевающе поглядывая то на мальчика, то на мать.
— Нет, — отрезала женщина. — Он наказан. Я его попросила бочонок воды привезти — сам знаешь, сейчас лишних рук нет, — он не захотел. В отряд, говорит, пойду, общественное задание выполнять. Тоже мне — общественник! — сказала женщина, сердито посмотрев на сына. — А что деревья два дня в такую жару не политы, это ему, видите ли, не общественное…
13
Печатается по тексту сборника «Самое родное». Датирован 1950 годом. В фондах литературного отделения Северо-Осетинского музея краеведения хранится черновая рукопись, озаглавленная «У пионеров». В конце рукописи имеется помета: «Дигора. Июль 1947 года». Это один из ранних вариантов рассказа, посвященного данной теме. В нем более подробно был разработан мотив кровной мести, которую, всячески поддерживала реакционная верхушка дореволюционной Осетии. Пользуясь приемом воспоминаний, Е. Уруймагова рассказала историю двух девочек, любящих подруг. Их родители были кровники, и священник церковноприходской школы не разрешал им сидеть на одной парте. Не понимая, почему поп лишает их дружбы, девочки несли в своем сердце горькое чувство. В рассказе вспомнился и другой эпизод: сорок лет враждовали две фамилии, немало страданий принесла им дикая злоба кровной мести. В борьбе с бандами Шкуро кровники примирились. В окончательную редакцию рассказа с некоторыми сокращениями вошел лишь второй эпизод. Замысел произведения о двух кровниках, примирившихся в борьбе с бандами Шкуро, возник у писательницы еще в 1924 году («Новогодняя ночь»). Затем этот замысел по-разному варьировался в повестях «Чинаровая роща» (1934), из которой был опубликован лишь небольшой отрывок, и «Бессмертие» (1935–1936 годы), которая не сохранилась. Об этом см.: Д. Гиреев, «Езетхан Уруймагова». Орджоникидзе, 1959, стр. 12.
Интересные сведения, относящиеся к творческой истории рассказа, приводит в своих воспоминаниях Н. Тихонов. В свое время, будучи в Осетии, он услышал следующий рассказ от одного из местных старожилов: «Революция — лучшее лекарство против кровничества… Я еще помню, как были кровниками Уруймаговы и Такоевы. Это было в Дигоре. Сколько крови было, сколько слез женщины пролили. К чему все, — никто не понимал, думать никто по-другому не хотел, раз так надо по обычаю, убивай и все. Революция иначе заставила думать. Когда Шкуро пришел уничтожить Дигору… все, кто мог носить оружие, встали на ее защиту. И в окопах встретились два кровника — Асланбек Уруймагов и Тембол Такоев. За революцию, за власть Советов сражались и погибли рядом, как герои» (Н. Тихонов. «Пламя Осетии». Журнал «Знамя», 1963, № 9, стр. 77–78).