Молодая учительница неожиданно отошла от стола и стала ходить между партами. Голос ее звучал то у передних парт, то у задних. Класс забеспокоился, стриженые головы поворачивались, следя за учительницей. Это отвлекало внимание от диктанта.
Методист и профессор переглянулись, и краснощекий услышал приглушенный шепот методиста: «Плохо, очень плохо, во время диктанта ходить нельзя»…
Мальчик бросил на Анну Федоровну умоляющий взгляд, но она не поняла его. «Плохо, — подумал краснощекий, — ей поставят двойку?» Его личное горе вдруг отодвинулось. Забыв о том, что ему самому грозит двойка за ненаписанный диктант, он вырвал из тетради лист, где стояла только первая фраза диктанта: «Грядущее принадлежит нам». Но лист оторвался неровно, и на нем осталось слово «грядущее». Он торопливо написал на обрывке: «Вовка, передай ей — грядущее — поставят двойку, ходить нельзя».
Он свернул записку и передал на заднюю парту. Записка, как по конвейеру поползла в конец класса и попала в руки старосты. Тот дважды прочел ее: «Вовка, передай ей — грядущее — поставят двойку, ходить нельзя». Что за черт? — подумал он, но тут же понял.
В свою очередь староста вырвал из середины тетради развернутый лист и большими буквами красным карандашом написал: «Ходить нельзя, идите на место». Потом он вынул из-под парты левую ногу и булавкой прикрепил лист к колену.
Проходя между партами и повторяя текст диктанта, учительница вдруг заметила лист бумаги, прикрепленный к брюкам мальчика. Тот смущенно смотрел ей в глаза и показывал на свое колено. Она собралась было сделать ученику замечание, но, прочтя написанное, покраснела и молча прошла к столу.
Все это время краснощекий не сводил глаз с блокнота методиста, где, как иероглифы, темнели таинственные пометки.
Методист перечеркнул красным карандашом какой-то кружочек и рядом поставил маленький крестик. Краснощекий забыл о грозившей ему двойке, его волновал этот крестик. «Что он означает? — мучительно думал мальчик: — четверка или пятерка?»
В том, что молодой практикантке ни двойки, ни тройки не поставят, он уже был уверен.
На раскопках
Он энергичным жестом откинул одеяло, спустил ноги на пол и, нагнувшись к уху товарища, прошептал:
— Пойдем? Посмотри, какое голубое безмолвие… Весь лагерь спит.
— Пойдем, — приподнимаясь, ответил товарищ и пошутил: — Боюсь, Володя, что за время наших раскопок ты из инженера-геолога превратишься в поэта.
— В этом нет ничего удивительного — моя профессия близка к поэтической, только рифмы у меня не получаются… Возьми фуфайку, Алан.
— А сам? — спросил Алан.
— Я в кожанке пойду.
Дремотный свет луны сочится сквозь слюдяные оконца палатки. Он падает на две узенькие походные кроватки, вплотную придвинутые к полотняной стене, на металлический ящик, заменяющий двум друзьям и тумбочку, и сейф, и письменный стол.
Товарищи оделись. Володя невысок, плотен, у него темные, с легкой проседью курчавые волосы; Алан худощав и лыс, и товарищи говорят, что от своих древних предков, могучих аланов, он унаследовал только эту раннюю величественную лысину…
Лагерь геологоразведочной партии уже больше трех месяцев занимается раскопками мертвого города.
— Фонарь не забудь, — шепнул Володя, беря палку.
— По какой же тропе тебя повести? — спросил Алан.
— Ну, конечно, по той, о которой ты рассказывал, — ответил Володя. И, выйдя из палатки, восторженно прошептал: — Посмотри, голубое море звезд.
— Море звезд, — таким же восторженным шепотом повторил Алан.
Друзья бесшумно проскользнули мимо белых палаток лагеря, обогнули высокий холм и углубились в темную узкую лощину. Дрожащие лунные тени стелились по дну лощины, повеяло неприветливым холодком.
— Сейчас пройдем эту лощину, поднимемся и попадем в мой фамильный склеп, — шутил Алан, идя впереди товарища.
— Скоро рассвет, — сказал Володя, очарованный безмолвной красотой горной ночи.
— До рассвета вернемся, еще будем храпеть на кроватях, как молодые боги. Не хочу тебе днем показывать эти места, не интересно, — сказал Алан.
— Надо вернуться до приезда Ольги Кондратьевны. Мы преподнесем ей горные фиалки.
15
Печатается по тексту сборника «Самое родное». На последней странице черновой рукописи имеется помета: «Дзауджикау. 1951 год. Апрель».