Свекровь удивилась, увидев открытое окно, и поспешила в комнату. По обычаю, Зоя не имела права даже приподнять занавеску, не то что открыть окно во двор. Увидев на невестке шелковую косынку и рабочее платье, старуха нахмурила брови и строго спросила:
— Кто тебе разрешил снять свадебный наряд? Ведь тебя даже к реке еще не водили, чтоб ты могла ходить по воду.
Зоя показала на календарь и спокойно ответила:
— Отпуск мой кончился, мне надо идти в звено. Извините, мама, я не могу больше сидеть дома.
Старуха резко оборвала ее:
— Ты не девушка, а замужняя женщина. И просить разрешения уйти надо не у председателя колхоза, а у меня. Я твоя свекровь и командовать в своем доме никаким звеньевым и бригадирам не разрешу. Ты пойдешь на работу через год, когда, по обычаю, сможешь уже показываться на людях. А пока будешь дома. Я не хочу, чтобы моя невестка, не выдержав года, как положено, ушла на работу с открытой головой и голыми локтями.
Старуха прикрыла окно, сняла с невестки легкую косынку и накинула ей на голову большой платок. Зоя на работу не вышла. Поджав под себя ноги, она весь день просидела в углу дивана. К ней приходили подруги, звали на работу, но старуха встретила их неласковым взглядом, и они ушли.
— Глупости, — говорили они, — она сама, наверное, придерживается обычая, иначе, кто ей может запретить? Поставим вопрос на бюро, пусть она объяснит…
Вечером она со слезами рассказала обо всем мужу. Он смущенно помолчал, потом сказал робко:
— Ты пойми, я не могу ее сейчас переубедить. Побудь еще месяц дома, она поймет, что больше ты не можешь сидеть без дела. Эх, нужна ты мне сейчас в бригаде до зарезу…
Сейчас, на собрании, он почему-то тоже смущенно молчит, не смея обвинить мать и не решаясь защитить жену.
— Говори, Зоя, рассказывай в чем дело, — раздался голос из зала.
Свекровь сжала кисть ее маленькой полной руки, но Зоя вырвала руку и вышла вперёд. Она оглядела зал, заметила ободряющие взгляды мужа и подруг и неожиданно закрыла лицо руками.
— Говори, говори, не стесняйся…
Старуха не выдержала. Она поднялась, заслонив собой невестку, и громко на весь зал сказала:
— То есть, как это — не стесняйся? Вы хотите, чтоб она говорила при всем селе, при стариках? Вот сидит старик Гамат, мой родственник по мужу, — виданное ли дело, чтобы она говорила при нем и при таких, как он… Я запрещаю…
В зале задвигались, возмущенно зашумели. Председатель зазвонил в колокольчик. И тут произошло неожиданное.
— Садись! — крикнул Гамат старухе.
Он прошел по сцене и спустился в зал.
Наступило напряженное молчание. Гамат подошел к Зое, взял ее за руку и повел за собой на сцену.
Напряжение нарастало.
На сцене старик снял с Зои традиционный свадебный платок, скомкал его и бросил в зал.
Лопнула напряженная тишина, в зале громко зааплодировали, пионеры что-то кричала. Председатель тщетно звонил в колокольчик.
А Гамат усадил Зою на свое место. Сам он вышел вперед и заговорил твердым голосом:
— Прошу вас, не вините эту женщину, — и он показал в угол, где сидела свекровь Зои. — Не обвиняйте, а простите ее. Темнота, в которой она прожила шестьдесят лет, до сих пор заволакивает ей глаза и не дает свободно вздохнуть. — И, обращаясь к Зое, он сказал: — А ты никогда не закрывай от солнца свои волосы, слышишь: никогда!.. Без крыльев, без надежд жили ваши отцы и матери — не вините их, а учите, пусть хоть на старости лет погреют они свои седые космы под нашим счастливым солнцем…
Он оглянулся, поднял глаза на портрет Ленина и вытер подолом бешмета влажные глаза. Потом подошел к Зое, погладил ее по голове и, обращаясь к президиуму, смущенно проговорил:
— Простите, я у вас, кажется, время отнял напрасно…
— Нет, Гамат, не напрасно, — сказал парторг, протягивая Зое обе руки, — совсем не напрасно. Собрание считаю закрытым…
Две матери
В вестибюле гостиницы «Москва» Зарифа взяла мать за руку, как берут детей, и повела ее к лифту.
— Что это? — едва успела прошептать мать. Но двери лифта захлопнулись, мать покачнулась, оперлась о плечо дочери и снова спросила:
— Что это?
Дочь нагнулась к уху матери и ответила:
— Лестница…
18
Публикуется впервые по черновой рукописи, хранящейся в фондах литературного отделения Северо-Осетинского музея краеведения. В рукописи есть помета: «1952 год». Тематически рассказ связан с рядом других произведений писательницы (очерками «Москва», «Наша дорога», статьей «Великое спасибо» и др.) Публикуется с небольшими стилистическими… поправками.
«Не о том скорблю, подруженьки…» — ария Антониды из оперы великого русского композитора М. И. Глинки «Иван Сусанин» (1836).