Тарса переступил через шипящие кабели на палубе и сел рядом с контейнером Брантана. Положив руку на стекло, он продолжил:
— Когда землетрясение или очередное извержение лавы сталкивает двух ящеров в конкурентной борьбе за норы, они не прекращают драться, пока один из них не погибнет.
Он вздохнул.
— С точки зрения эволюции, это — самоубийственное и явно бессмысленное поведение, но они продолжают это делать, словно это зашито в их рептильих мозгах, и они не могут измениться. Я помню, как в канун своего вступления в легион поднялся к огням горы Кагуцучи и увидел драку двух таких животных. Зрелище было невероятным, Ульрах: два монстра, покрытых базальтовой чешуей, разрывали друг друга из-за лавового озерца, едва способного вместить одного из них. И тем не менее они за него сражались.
Я наблюдал за их боем, и эта бездумная трата жизни наполняла меня горечью. Зачем сражаться именно за это озеро, когда поблизости множество других? Но что еще оставалось ящерам, не понимавшим этого? В конечном итоге окровавленный победитель недолго пожинал плоды своей победы. Из магматического канала в верхней части кальдеры появился третий монстр и сожрал его. Если в этом и есть урок, то состоит он в том, как топорны, расточительны, неуклюжи, низки и ужасно жестоки дела природы[16], определяющие все живое.
Тарса повесил голову и сказал:
— Эх, простите, капитан Брантан. Воспоминания о Ноктюрне погружают меня в меланхолию. Я скучаю по коричневому небу родного мира и по яростным ветрам, что гуляют среди черных гор.
Он посмотрел на мерцающий лед, сковывавший контейнер, и ему показалось, что он увидел собственное отражение. Он моргнул. Легионер-Саламандр во льду сидел перед золотым гробом, в головах которого горел мемориальный огонь.
Тарса резко встал; его сердце колотилось.
Он окинул гробницу взглядом.
Никого.
— Просто отражение исказилось, — сказал он. — Вот и все.
Однако на мгновение ему показалось, что он услышал вдалеке тихий удар сердца.
Он положил руку на покрытое льдом стекло контейнера, вдруг полный странной уверенности.
— Вулкан жив, — сказал он.
Глава 3
Не одни / Перекрестный огонь / Сын Медузы
Лишь слабый свет от звезд озарял залитую кровью палубу на мостике «Зета Моргельда», напоминая фратеру Таматике о том, как далеко же их забросило. Мертвая поверхность последней, расположенной на самом краю системы планеты тускло светилась отраженным солнечным светом. А сияние далеких систем за дымчатым облаком Оорта уже успело состариться на десятки тысяч лет.
Он сидел в кресле рулевого, окруженный слабым свечением от голографической карты подсектора, медленно вращавшейся перед ним. Септ Тоик собирал остатки топлива и конденсаторов внизу, в машинном отделении, поэтому от серворанца Таматики к открытой панели под бортовым когитатором бежали силовые кабели.
Корабль Альфа-легиона превратился в большой кусок холодного металла, висящий в пустоте.
Скоро от него не останется и этого.
Под призрачным светом карты грубые, отмеченные временем черты Таматики отбрасывали резкие тени, а живой взгляд метался по трехмерной схеме, усеянной астрономическими символами.
— Фратер, — раздался в воксе шлема голос Кадма Тиро. — Вы с Тоиком закончили?
Таматика откинулся на спинку кресла, и подвижные конечности серворанца скрипнули, вслед за ним меняя положение. Красный плащ всколыхнулся от струй выпущенного ими газа.
— Капитан, вы ведь осознаете, что запрограммировать курс так, чтобы «Моргельд» в конце его гарантированно сгорела в солнце, не проще, чем продеть в иголку канат?
— Просто разверни ее в нужном направлении и включи чертовы двигатели.
— Эх, капитан Тиро, если б только все было так просто, — ответил Таматика. — Танец пересекающихся планетарных орбит, астероидных поясов и одиночных небесных тел превращает прокладывание такого курса в занимательную задачу из области четырехмерной математики.
— Хватит тратить время, фратер, — сказал Тиро. — Мы должны уничтожить этот корабль и убраться отсюда как можно быстрее.
— В таком случае я, с вашего позволения, приступлю к работе, — ответил Таматика и выключил вокс.
Он, разумеется, преувеличил сложность задания. Абсолютно предсказуемые пути движения планет делали расчет последнего полета «Моргельда» элементарным.
Достаточно один раз дать энергию в двигатели, а время и инерция сделают все остальное.
Но Таматике, как любому ученому Машины, была ненавистна мысль об уничтожении техники. Ему, подобно летописцу, вынужденному выбрасывать написанный текст, или художнику, которому приходится рисовать поверх старой картины, это казалось едва ли не кощунством.