«Борис Петрович Шереметев суд царевичев не подписал, говоря, что «он рожден служить своему государю, а не кровь его судить», и не устрашился гнева государева, который несколько времени на него был в гневе яко внутренне на доброжелателя несчастного царевича» — это строки из известного сочинения князя М. М. Щербатова «О повреждении нравов в России»[90].
Известный описатель дел Петра И. И. Голиков настаивал, что Шереметев был болен, находился в Москве и только потому не подписал... Однако Щербатов, писавший «Повреждение нравов...» в 1780-х годах, имел разнообразные возможности проверить свою версию — в беседах с Шереметевыми и другими представителями знатных фамилий, а также по многим документам начала XVIII века, бывшим в его распоряжении (Щербатов некоторое время был историографом при дворе Екатерины II).
История «заговора Алексея», конечно, еще требует дополнительного изучения. Принятая основная версия — о стремлении консерваторов, противников реформ, сменить Петра I и вернуться к «старине», конечно, верна и подкреплена сотнями убедительных фактов. Однако нужно отметить чрезвычайную сложность реальной ситуации: с одной стороны, известные народные надежды на «идеального» царевича; с другой — сочувствие Алексею некоторых сподвижников Петра, вряд ли мечтавших о полном повороте вспять. Существенные подробности боярского заговора не всегда легко выделить из массы сомнительной информации; полученные на дыбе и в застенке показания непросто сопоставлять с тем, что было на самом деле. Современники неоднократно отмечали, что «заговор Алексея» во всяком случае относился к категории «намерения» и был далек от исполнения. Так, Вольтер, находившийся в неплохих отношениях с русским двором, ставил в заслугу Петру открытое перед всем светом признание того, что он предпочитает нацию сыну (в отличие от Филиппа II Испанского, избавившегося от сына, дона Карлоса, без всяких «объявлений»). Однако при этом Вольтер заметил, что ни один из сотни с лишним судей не просил даже о смягчении наказания Алексею[91] и что если бы подобный процесс происходил, например, в Англии, то среди судей не нашлось бы ни одного, который бы потребовал подобного приговора[92].
Официальная версия о смерти Алексея заключалась в том, что, «узнав о приговоре, царевич впал в беспамятство, через некоторое время отчасти в себя пришел и стал паки покаяние свое приносить и прощение у отца своего перед всеми сенаторами просить, однако рассуждение такой печальной смерти толь сильно в сердце его вкоренилось, что не мог уже в прежнее состояние и упование паки в здравие свое придти и [...] по сообщение пречистых таинств скончался [...] 1718-го июня 26-го числа».
В «Поденных записках по делам князя Меншикова» за 26 июня 1718 года сообщалось, что «Его светлость, прибыв в дом свой, лег опочивать. День был при солнечном сиянии, с тихим ветром. В тот день царевич Алексей Петрович с сего света в вечную жизнь переселился». За гробом царевича «изволил высокою своею особою идти его царское величество, а за его царским величеством генерал-фельдмаршал светлейший князь Меншиков и министры и сенаторы и прочие знатные персоны. А потом изволила идти ее величество государыня царица, а за ее величеством госпожи, вышеописанных знатных персон жены».
В то же время австрийский резидент Плейер доносил: «Носится тайная молва, что царевич погиб от меча или топора... В день смерти было у него высшее духовенство и князь Меншиков. В крепость никого не пускали, и перед вечером ее заперли. Голландский плотник, работавший на новой башне в крепости и остававшийся там на ночь незамеченным, вечером видел сверху в пыточном каземате головы каких-то людей и рассказал о том своей теще, повивальной бабке голландского резидента. Труп кронпринца положен в простой гроб из плохих досок; голова была несколько прикрыта, а шея обвязана платком со складками, как бы для бритья».
Голландский резидент Яков Де-Би: «Кронпринц умер в четверг вечером[93] от растворения жил». Затем сообщались разные подробности. Депеша была перехвачена, допрашивали резидента, затем его повивальную бабку и голландского плотника, который признал, что действительно сидел в крепостной башне ночью, но большего не открыл...
Едва закончилось дело царевича, Румянцев уже срочно скачет в Казань набирать корабельных плотников и строить 15 генботов; затем (уже в чине майора гвардии) по флотским делам несется в Англию, оттуда — послом в Швецию, с которой только что подписан мир; затем — на Каспийское море штурмовать Дербент. Петр вдруг запрещает Румянцеву жениться на выгодной невесте с тысячью душ и выдает за него знатнейшую и богатейшую красавицу Марию Андреевну Матвееву[94]. Однако счастливого супруга за три месяца до появления первенца отправляют послом, по тогдашним понятиям, за тридевять земель — в Турцию и Персию. Следующая депеша извещала нового посла, что императрица Екатерина явилась воспреемницей новорожденного Петра Румянцева, которому пожелала «счастливого воспитания на увеселение вам». Так появился на свет Румянцев второй — будущий великий полководец граф и фельдмаршал Румянцев-Задунайский, отец Николая и Сергея Румянцевых — государственных деятелей, из библиотеки и коллекций которых образуется позже знаменитый Румянцевский музей.
90
«О повреждении нравов в России» князя М. Щербатова и «Путешествие...» А. Радищева. Лондон, 1858. С. 15.
92
Интересные соображения и обширную сводку материалов о Петре I и Алексее в народном сознании см.: Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды. М., 1967. С. 91—124.
94
Версия о страсти Петра I к М. А. Матвеевой-Румянцевой — в изданных за границей на французском языке «Мемуарах П. В. Долгорукова». Т. 1. Женева, 1867. С. 174.