Еще одно важнейшее различие между детьми и взрослыми: у взрослых есть сила и власть. Да, они гораздо сильнее детей. В детстве человек зависит от взрослых практически во всем. На то есть веские причины – надо, например, следить, чтобы ребенок не попал под машину, и надо, чтобы он нормально поел. Воображение – место, где дети могут ни от кого не зависеть и чувствовать себя по-настоящему автономными. Хорошая детская книга уважает эту зону детской автономии и может даже расширить ее границы. Но многие книги – иногда нечаянно, чаще намеренно – вторгаются в воображение ребенка с целью усилить контроль взрослых. Понимаю, может показаться, что я слишком драматизирую, особенно если это книга о каком-нибудь антропоморфном банане, который учится делиться с друзьями. Но я говорю вполне серьезно: чтобы понять, какое давление взрослые могут оказывать на детей через книгу, стоит вспомнить, как создается литература при тоталитарном режиме. Итак: Тоталитарная Теория Детской Литературы.
Представьте себе диктатуру в некой далекой стране с длинным названием, где все мрачно и опутано запретами, – что-то вроде вымышленных стран, откуда приезжали плохие парни в фильмах про Джеймса Бонда после распада СССР. Жизнь граждан в этой несуществующей стране почти полностью контролируется государством. Одежда и продукты распределяются по карточкам, введен строгий комендантский час. Передвижения граждан ограничены, и чтение, естественно, находится под неусыпным надзором. Государство жестко регламентирует издательскую деятельность. Любая книга, прежде чем она будет напечатана, должна получить одобрение бдительных чиновников.
В нашем воображаемом тоталитарном государстве вся литература распадается на три категории.
Бо́льшая часть из того, что публикуется, – пропаганда, восхваляющая режим и продвигающая его ценности. Но, вопреки всему, появляются и настоящие художественные произведения. Например, они могут быть посвящены предмету, который не представляет явной угрозы для государства, – скажем, красоте деревьев. Другие «проскакивают» случайно – цензор не разглядел их деструктивную сущность. Редко-редко бывает даже, что революционное произведение получает разрешение на публикацию, потому что кто-то в верхах втайне сочувствует крамольным идеям.
Однако протаскивать хорошие книги по официальным каналам становится все труднее, и в конце концов появляется третья категория: самиздат – брошюры, напечатанные в подвалах; или граффити, возникающие будто сами собой в темных переулках.
На эти же три сегмента можно условно поделить и детскую литературу. Самиздат – ее «подпольная» часть, то, что создают сами дети: рисованные от руки комиксы, которые гуляют по классу во время урока; каракули на полях учебников; шутки, анекдоты и загадки, которыми лучше обмениваться на школьном дворе, подальше от учительских ушей. Все это – о запретном и порой содержит изрядную долю грубости и жестокости, но дает возможность выплеснуть мысли и чувства, которых (как предпочитают думать взрослые) у детей не бывает.
Что касается книг, выходящих в детских издательствах, многие из них являются, по сути, пропагандой взрослой жизни. Это замаскированные под истории послания детям, цель которых – внушить нормы социально одобряемого поведения, повысить авторитет взрослых или заставить малышей вовремя ложиться спать. Критики превозносят эти книги за их образовательную ценность и позитивные моральные установки, но есть одно но: такое чтение не дает детям настоящего, глубокого читательского опыта. Книги эти больше нужны взрослым, которые их покупают, – потому что они льстят взрослым и помогают внедрять их правила.
И есть детские книги, которые питают душу, развлекают и отлично сделаны: истории, написанные для детей – таких, какие они есть, а не какими их хотят видеть взрослые. Это хорошие книги. Некоторые из них даже великие. Кстати, возвращаясь ко второму «Следствию» Старджона[20], я предложил бы такую формулировку: лучшие произведения детской литературы так же хороши, как лучшие литературные произведения, созданные человечеством, точка[21]. И детские книги, о которых мы сейчас говорим, – не что иное, как искусство.
Разве дети не заслуживают настоящего искусства?
Вот именно.
Ну а теперь главная причина, по которой мы невысоко оцениваем детские книги: мы невысоко оцениваем детей. Мы не хотим признавать книгу для детей формой настоящего искусства, так как считаем, что дети неспособны понимать искусство. Еще со времен Возрождения фигура «ценителя» занимает видное место в западной культуре – ясно же, что к истинному пониманию литературы можно прийти лишь на основе многолетнего и усердного ее изучения. Мы, взрослые, убеждены, что заведомо превосходим детей практически во всех отношениях. Нет, конечно, дети – великое благо, это мы понимаем. И мы любим детей![22] Но вот с уважением сложнее. Все-таки дети, как нам кажется, не умеют мыслить по-настоящему глубоко и серьезно, и хотя они испытывают иногда сильные эмоции, но ведь это совсем простые эмоции. И уж точно малыши не могут быть такими же умными и сложными, как мы, взрослые. Как можно надеяться, что дети поймут художественную литературу, если, взглянем правде в глаза, многие из них еще даже не научились завязывать шнурки?[23]
21
Надеюсь, понятно, что детская литература при этом не может быть проводником всех моральных, политических, психологических и сексуальных истин, присущих исключительно взрослой жизни, – нелепейшее требование, однако некоторые люди продолжают настойчиво предъявлять его к детским книгам. Это как требовать от мясницкого ножа, чтобы он идеально резал хлеб. Детская литература не углубляется в подобные темы, поскольку они пока не волнуют ее читателей. Считать взрослые проблемы высшей целью любой литературы – нарциссизм взрослых. По мере взросления человек обретает новые возможности и перспективы, но теряет старые. Мы и растем, и уменьшаемся одновременно. Детская литература должна служить интересам ребенка, взрослые могут эти интересы не разделять. Но могут и разделять. И иногда искренне удивляются смыслам, которые они находят на страницах детских книг.
23
У меня долго не получалось завязывать шнурки. На перемене учительница не выпускала меня гулять во двор, пока я не уяснил, как это делается.