Поэтому спасения в прямом смысле слова она как раз и не гарантирует, предлагая супругам самим искать выход и начать с молитвы богам — Киприде и Гере (1022–1027). Снова героям Еврипида приходится считаться с присутствием в этом мире своевольных богов, которым, как видно, недостаточно апелляции Елены, Менелая и самой Феонои к справедливости. Сначала они, однако, перебирают все возможности для бегства. Как и полагается у Еврипида, наиболее приемлемое средство (μηχανη, 1034) предлагает женщина: она выдаст своего мужа за какого-то грека, принесшего ей известие о гибели супруга, и под этим предлогом выпросит у Феоклимена корабль и все необходимое для условного погребения утонувшего в море, а там уже дело Менелая с помощью остатков свиты избавиться от сопровождающих и направить корабль в Грецию (1057–1080). Прикидываться покойником не очень по душе Менелаю[216], но он соглашается с этим, поскольку мертвым будет только на словах; к тому же, его лохмотья станут свидетельствовать (1080) о верности принесенного сообщения. Снова мы встречаемся с противоречием между видимостью и действительностью (речь и внешность скрывают истинное положение дела), которое стало причиной всех бед (ср. 1100, 1136).
Как видно, предстоит великая борьба, и Елене либо придется умереть, либо удастся вернуться на родину и спасти Менелая (1090–1092), мотив спасения (глагол σωζω и производные от него), только намеченный в блоке 1, повторяется во втором 24 раза[217]. Теперь по совету Феонои надо заручиться поддержкой богинь, и если обращение к Гере носит достаточно традиционный характер, то молитва к Киприде производит несколько странное впечатление. Елена не столько просит богиню о помощи, сколько ставит ей на вид ее собственную вину: ценой позорного брака спартанской царицы Афродита купила свою победу в споре о красоте, хоть троянцы владели именем Елены, а не ее телом (вспомним это же противопоставление в более ранних частях трагедии!)… Не довольно ли Киприде чужих бед: любовного обмана и всяких зелий, заливающих кровью дома? (1097–1104)[218].
Итак, богам, коль скоро они существуют, надо молиться, но проникнуть в их замыслы смертному не дано. Мысль о непостижимости и непредсказуемости божественного управления миром, о беззащитности смертных перед волей богов, высказанную ранее Слугой, косвенно поддержанную Феоноей в сообщении о совете богов и Еленой в ее молитве, завершает хор, замыкающий второй блок (стасим I). Начав свою песнь с нового плача о бедствиях, постигших ахейцев и троянцев, хор обращается мыслью к доле Елены: не кто-нибудь, а дочь самого Зевса слывет в Элладе «предательницей, неверной, несправедливой, безбожной» — что же есть надежного у смертных (1147–1 149)[219]?
217
535, 537, 743, 762, 778, 795, 815, 863, 889, 900, 910, 933, 938, 954, 956, 964,1004,1027, 1031, 1032, 1047, 1055,1060, 1092.
218
В последних словах нетрудно найти намек на содержание Софокловых «Трахинянок» и еврипидовского же «Ипполита».
219
Ст. 1150 («Я нашла, что слово богов — истинно»), противоречащий в таком виде всему предыдущему рассуждению хора, нуждается в исправлении, до сих пор, правда, не найденном.