И тут мы как раз видим огромную разницу в содержании сходных по форме сцен. Допрос Ореста совершается буквально на лезвии ножа: одно лишь слово признания нарушит трагизм диалога, после которого сестра должна послать на смерть родного брата. В «Елене» в стихомифию вовлечены люди, ничем друг другу не опасные, а возможность смертельного исхода отодвигается обещанием Феонои помочь супругам молчанием. Предшествующее коммосу в «Елене» признание спартанской царицы ее мужем происходит после достаточно явного желания от нее отвязаться (567–593) и, благодаря появлению Слуги, без всяких дополнительных доказательств; для признания Ореста требуются приметы, знание которых доступно только родному брату (808–826. В «Елене» остался лишь не реализованный намек на этот мотив, 290 сл.). В остальном, нельзя отрицать в «Елене» серьезности среднего блока, достигаемой в основном за счет проблематики, связанной с решением Феонои (и в этом состоит ее назначение), но столь же очевидно отсутствие в нем подлинного трагизма.
Следующие затем стасимы, расположенные примерно одинаково по отношению к началу пьесы («Ифигения» 1089–1151; «Елена» 1107–1164), дают зрителю известную разрядку, особенно необходимую в «Елене», где после парода на было ни одной песни хора. Как бы компенсируя эту потерю, Еврипид теперь ставит стасимы через каждые 130–150 стихов, замедляя этим темп действия (не забудем, что на вокальные партии, сопровождаемые танцевальными движениями, требовалось больше времени, чем это выходит по маргинальной нумерации строк). Еще больше замедляется действие повторением, в сущности, двух одинаковых сцен с участием Феоклимена. В «Ифигении» подготовка к обманному очищению статуи Артемиды занимает 82 стиха: жрица выходит после II стасима уже с кумиром богини в руках. В «Елене» сначала супруги плетут всякие небылицы о похоронном обряде, потом идет непосредственная его подготовка (не исключено, что упоминаемый не один раз бык[231] выводился на орхестру). Между двумя речевыми сценами размещался уже известный нам стасим о Великой Матери[232]. Как бы его ни толковать, завершение обмана он отодвигает, так что сцена от первого выхода Феоклимена до удаления погребальной процессии занимает около 300 стихов (1165–1450); динамизму действия это едва ли способствует.
При сравнении таврического царя с его египетским двойником легковерность (чтобы не сказать, глупость) второго из них становится еще более очевидной. Фоант озабочен опасностью осквернения храма из-за присутствия в нем матереубийцы (1194–1221), и с точки зрения аудитории Еврипида страх его вполне понятен: всякого рода процедуры очищения, а тем более, от пролитой крови, и больше того — собственной матери, составляли неотъемлемую часть греческих культов и правового сознания. Поэтому не могло вызвать смеха у зрителей доверие Фоанта к словам Ифигении, облеченной к тому же высоким статусом жрицы. Иное дело, что скрытый смысл этой сцены далек от той, подлинно трагической иронии, с которой Вестник у Софокла «освобождает» Эдипа от боязни вернуться в Коринф, или Аякс обманывает хор относительно своих дальнейших намерений. Да и у Еврипида «примирение» Медеи с Ясоном может послужить примером истинно трагического обмана. При всем том опасениям Фоанта нельзя отказать в обоснованности. Феоклимен, напротив, сам с наивной доверчивостью предоставляет Менелаю необходимые средства для бегства и озабочен только тем, как бы Елена не бросилась в морские волны от тоски по покойному супругу (1395–1398). О возможной реакции зрителей на выдумки супругов и простоту Феоклимена мы уже говорили.
Внешне сходны в обеих трагедиях эксоды: и там и здесь — рассказ Вестника о попытках к бегству, сопряженных с избиением царских прислужников, но в «Ифигении» попытка эта оказывается неудачной — противный ветер загоняет корабль в гавань, Фоант велит захватить беглецов, и только появление Афины охлаждает его пыл и вводит действие в рамки предначертанного богами культового мифа[233]. В «Елене» Еврипид полемизирует сам с собой: корабль ушел так далеко, говорит царь, что его не догонишь (1621–1623); поэтому весь свой гнев он обращает против Феонои, но и от расправы с сестрой его удерживает сначала Слуга, а потом и Диоскуры (как будто без вмешательства Слуги божественные братья Елены не поспели бы вовремя!).
232
Похожий «дифирамбический стасим» есть и в «Ифигении в Тавриде» (1234–1283), но там его тему составляет учреждение дельфийского прорицалища Аполлона, т. е. того бога, который отправил Ореста в Дельфы, так что по содержанию он вполне вписывается в трагедию.