В «Ахарнянах» главному герою, аттическому земледельцу Дикеополю, предстоит оправдываться перед своими земляками в заключении сепаратного мира со спартанцами. Чтобы вызвать к себе сострадание, он отправляется к Еврипиду, выводившему в своих трагедиях всяких «ущербных» героев: то Телефа, раненного копьем Ахилла, то Филоктета, страдающего от укуса змеи, то Беллерофонта, который охромел, будучи сброшен на землю Пегасом. При этом, вдобавок ко всем их несчастьям, они, как видно, появлялись перед зрителем в жалких лохмотьях, которые Дикеополь и пришел просить у Еврипида, чтобы разжалобить ахарнян (395–479). Нечего и говорить, что диалог этот полон стихов из различных трагедий Еврипида, звучащих здесь псевдотрагически. Строки из «Телефа» будут попадаться и дальше в этой комедии, и в других. Любопытно, однако, что трагедия была поставлена в 438 году, т. е. задолго до «Ахарнян» и до начала творческой деятельности Аристофана вообще. Сам он, как человек образованный, знал ее, конечно, по рукописному тексту, но, пародируя его, он должен был рассчитывать и на адекватную реакцию зрителей. Трудно поручиться, что все, кто смотрел «Ахарнян», помнили «Телефа» наизусть, но не почувствовать в цитатах трагического стиля они не могли, а для возбуждения смеха этого было достаточно.
Во «Всадниках» нет целой пародийной сцены, но уже в прологе рабы поминают «искусные, гладкие» слова Еврипида (18), а в конце пьесы, где прощалыга Кожевник должен отдать свой венок, символ власти над Демосом, другому проходимцу — Колбаснику, он прощается с ним, слегка переиначивая слова Алкестиды из одноименной трагедии, поставленной вместе с «Телефом», но, может быть, лучше запомнившиеся благодаря патетической ситуации, в которой они были произнесены. Там героиня, согласившаяся умереть вместо мужа, расставалась со своим супружеским ложем:
А вот слова Кожевника:
Взрыв хохота был, конечно, обеспечен.
В «Мире» самый сюжет построен как пародия на еврипидовскую трагедию «Беллерофонт»: ее мифологический герой пытался взлететь на Олимп на крылатом коне Пегасе, герой Аристофана, афинский мужичок, повторяет этот опыт на раскормленном до размеров лошади навозном жуке. Разница только в том, что жук благополучно доставил его в обитель богов. Нет необходимости прослеживать выпады по адресу Еврипида и пародийное переосмысление его стихов в «Облаках» и «Осах», в «Мире» и «Лисистрате» — все они побледнеют перед комическим замыслом, направленным против Еврипида[306], и следующей из него целой вереницей пародийных сцен в комедии «Женщины на празднестве».
Сюжет этой пьесы основывается на том, что женщины, собравшиеся на свой, специфически женский и недоступный мужчинам праздник Фесмофорий[307], должны решить, как им расправиться с Еврипидом, вечно позорящим их в трагедиях (383–432, 450–456). Об этом узнает сам поэт, и он хочет подослать к собравшимся переодетого женщиной изнеженного поэта Агафона, нам уже известного, чтобы он выступил в защиту Еврипида. Тот, однако, от такого опасного поручения отказывается, и на праздник приходится идти вовсе не молодому и отнюдь не женственному в своем обличье тестю поэта Мнесилоху, который, чтобы оправдать поэта, произносит очень энергичную обвинительную речь по адресу женщин, но именно этим вызывает подозрение у собравшихся и разоблачается. Теперь Еврипиду надо приложить все усилия, чтобы освободить Мнесилоха, которого сторожат то одна из старух, то специально вызванный стражник-скиф.
Уже первая половина комедии полна цитат из комедий Еврипида и имен его героев; в частности, в очередной раз пародируется «Телеф». В трагедии изображалось, как он, придя в Грецию за исцелением от удара копья Ахилла, оказался во дворце Агамемнона и для обеспечения своей безопасности уселся у алтаря, захватив недавно родившегося Ореста. В комедии Мнесилох тоже ищет защиты у алтаря, выхватив у одной из женщин завернутого в пеленки грудного младенца, который оказывается… бурдюком с вином (насмешки над пристрастием женщин к выпивке — вообще частый мотив в афинской комедии) (689–762).
Во второй половине комедии пародийные сцены следуют одна за другой. Сначала Мнесилох изображает из себя Елену, а спаситель Еврипид является в виде Менелая (846–919), пародируя известную нам встречу супругов из «Елены», но сторожащую их старуху обмануть не удается. Тогда Еврипид, нарядившись Персеем, дает знак Мнесилоху, привязанному к столбу, представиться Андромедой, обреченной на съедение морскому чудовищу, для чего старик исполняет длинную монодию, перемешивая жалобы эфиопской царевны со своими собственными, а Еврипид выступает сначала в качестве невидимой нимфы Эхо, а затем и самого Персея (1009–1132) — это пародия на представленную вместе с «Еленой» трагедию «Андромеда». Но и эта уловка наталкивается на бдительность Стражника, и Еврипиду остается только заключить мир с женщинами на том условии, что он больше не будет их хулить. Женщины согласны, но — снова, как в «Елене» (1022 сл.), — Еврипид сам должен найти средство спасения. На этот раз Стражника удается легко провести с помощью наемной красотки, и все кончается миром. Легкость, с которой разрешается конфликт, доказывает, что для Аристофана был важен не сюжет, а возможность лишний раз поиздеваться над Еврипидом.
306
Эту же цель преследовали, по-видимому, комедии Аристофана «Драмы, или Кентавр», «Пробное состязание», «Анагир» и «Финикиянки», известные нам только по сообщениям схолиастов Аристофана и незначительным отрывкам. Так, основу сюжета «Анагира» составляла страсть сожительницы старого хозяина к его молодому сыну и отказ юноши удовлетворить ее притязания, после чего он был оклеветан женщиной перед отцом. Трудно не заметить здесь переклички с еврипидовским «Ипполитом», тем более, что несколько фрагментов напоминают любовный бред Федры. Комедия «Финикиянки» одним названием указывает на пародирование одноименной трагедии Еврипида.
307
Отсюда название комедии по-гречески: Θεσμοφοριαζουσαι, букв.: «Женщины, справляющие праздник Фесмофорий».