Очень существенным моментом в критике последнего из трех великих драматургов было его противопоставление Эсхилу, чьи произведения специальным постановлением было разрешено ставить на состязаниях трагических поэтов на правах новых. Евфорион, его сын, четырежды завоевывал пьесами отца первое место. Поэтому авторы комедий могли ссылаться на произведения «отца трагедии» как на хорошо знакомые зрителям. Уже известный нам Ферекрат изображал самого Эсхила говорящим, что он передал потомкам, «возведя его, великое искусство» (фр. 100), а герой «Ахарнян» вспоминает, как он был разочарован, когда вместо ожидаемой трагедии Эсхила ему предложили произведение современного холодного и напыщенного поэта (9–11, 139 сл.). Дважды цитировал Эсхила Аристофан в «Птицах» (807, 1247 сл.), поставленных за 10 лет до «Лягушек», использовал его стих в «Женщинах на празднестве», 135, похвалил его в комедии «Геритады» (фр. 227), при том что принципиальный характер оппозиция Эсхил — Еврипид принимала уже в финале «Облаков» (423 г.), где молодой человек, прошедший школу Сократа, с пренебрежением отзывался о поэтах эпохи «марафонских бойцов» Симониде и Эсхиле и восторгался «бесстыдным» содержанием трагедий «мудрейшего» Еврипида. У старика-отца это вызывало, естественно, взрыв негодования (1353–1379). В одной, не известной нам по названию комедии Аристофана кто-то вспоминал, как видел трагедию Эсхила «Фригийцы» с искусно поставленными танцами, а в другой говорилось, что со смертью Эсхила померкло солнце[308], Возможно, что еще не все намеки на «отца трагедии» выявлены в других многочисленных фрагментах. В «Лягушках» Еврипид будет цитировать стихи из тетралогий Эсхила об Ахилле, о споре за его оружие, о возвращении Одиссея, а также из других трагедий, что не имело бы смысла, если бы зрители не видели этих произведений в театре. Сам Эсхил, в этой же комедии уверенно заявляет, что условия спора не равны, так как его творчество не умерло вместе с ним, а еврипидовское кануло в небытие вместе с автором (868 сл.). В другом месте он говорит, что сначала поставил «Семерых», а потом «Персов» (1021–1026), хотя, как мы знаем, они были показаны впервые в 472 году, а «Семеро» — в 467. Значит, речь идет о посмертных постановках в обратном хронологическом порядке уже в последние десятилетия V века. И в самом деле, кому бы пришло в голову цитировать произведения, если бы почти все, кто их видели, ушли в могилу вместе с автором? Кто в наше время станет полемизировать с «Кремлевскими курантами» или «Третьей Патетической» Н. Погодина, хотя хватает любителей покуражиться над Лениным и его окружением?
Таким образом, ясно, что для появления на афинской орхестре Эсхила и Еврипида, спорящих об искусстве трагедии, уже были созданы условия и в оформлявшейся в V в. теории речи и в практике самого жанра древнеаттической комедии.
Комедию «Лягушки» принято считать двучастной, и для этого есть достаточно оснований. Хотя в прологе бог Дионис выражает намерение вывести из Аида недавно умершего Еврипида (52–103[309]), мотив этот надолго исчезает из поля зрения, и вся первая половина пьесы представляет собой вереницу буффонных сцен с участием традиционных фарсовых персонажей: трусливого хвастуна, каким выступает бог Дионис — покровитель театра, и пронырливого и нагловатого раба Ксанфия («Рыжего») — предшественника ловких плутов-рабов в новой аттической комедии и потом, в особенно ярком облике, — у Плавта. Дионис появляется на орхестре, облачившись в львиную шкуру и вооружившись палицей: он решил, что эти атрибуты Геракла обеспечат ему благосклонность обитателей Аида, где однажды побывал знаменитый герой. Однако стратегия эта оказывается ошибочной: в Аиде, с одной стороны, помнят, как Геракл увел Кербера и натворил пропасть дел в придорожной харчевне, и ему теперь грозит расправа, с другой, — его приглашает к столу царица преисподней Персефона, так что Дионис не один раз меняется платьем с Ксанфием и всякий раз попадает впросак. Бессмертный бог, струсив при виде чудовища в подземном мире, кидается в объятья своего жреца, сидящего в первом ряду театра Диониса, ища у него защиты (297), клянется богами, женой и детьми (587 сл.), его пытают наравне с рабом (642–673). Прибавим к этому, что Харон, переправляющий покойников через Ахеронт, ведет себя, как завзятый земной перевозчик (185–187, 270), а сами покойники требуют неумеренной платы за переноску груза (170–177); что в подземном царстве прибывших «обслуживают» трактирщицы, торгующие хлебом, мясом и сыром (549–578)[310]; что не обходится без выпадов против современных политиков и общественных нравов[311], - и мы попадем в обычную атмосферу аристофановской комедии.
309
И в этой связи хватает цитат и пародий из его трагедий: 64, 72, 100–102, 282, 305, 478.
310
В Афинах харчевни содержали метеки, т. е. выходцы из других городов, не имевшие здесь гражданских прав. Поэтому и в Аиде трактирщицы бегут за помощью против Диониса-Геракла к своим покровителям — также давно умершим демагогам Клеону и Гиперболу (569 сл.). И полицейские функции, как и в реальности, исполняют варвары (608 сл.).