При этом шутовские сцены, в которых Аристофан не избегает приемов самого низменного юмора (308, 479–490), осуждаемого в начале комедии (1–18, ср. 358), чередуются с лирическими песнопениями — сначала хора лягушек[312], прерывающего собственные песни уморительным кваканьем, потом — хора мистов, т. е. посвященных в знаменитые Элевсинские мистерии[313]. Их процессия, которая в реальных Афинах начиналась от агоры и продвигалась по Священной дороге к Элевсину, месту старинного культа Деметры и Персефоны, в «Лягушках» оказывается в подземном царстве, где мисты в присутствии не узнанного ими Диониса прославляют его в хтонической ипостаси Иакха[314], составлявшего, вместе с упомянутыми богинями, культовую триаду — предмет почитания в Элевсине. (Заметим здесь, что, указав Дионису двери, ведущие во дворец Плутона, хор забывает о своей роли мистов и ведет себя в дальнейшем, как всякий хор в афинской драме, т. е. следит за ходом спора, дает советы его участникам и высказывает их оценку). Сочетание высокой лирики с бытовыми сценками составляет характерную черту аристофановской комедии, и в этом смысле «Лягушки» опять же ничем не отличаются, скажем, от его «Всадников» или «Птиц».
Мало что меняет в этом впечатлении речь Корифея мистов в пароде (354–371), как бы заменяющая его обычные вступительные анапесты в парабасе[315]. Важный с точки зрения общественного положения в Афинах после олигархии Четырехсот и позорного процесса аргинусских стратегов, этот монолог и в самом деле подготавливает зрителей к советам, которые потом будет давать хор в самой парабасе (686–705, 718–737). Эта часть комедии, призывавшая к гражданскому миру и согласию, так понравилась зрителям, уставшим от внутренних распрей, что пьеса была повторена еще раз (скорее всего, два месяца спустя, на Великих Дионисиях — потом афинянам было уже не до смеха!), — редчайший случай в истории афинского театра в V веке! Мы, однако, оставим эту сторону вопроса пока без рассмотрения, чтобы проследить за дальнейшими приключениями Диониса в Аиде.
Нисхождение героев в подземное царство за советом к умершим или, наоборот, появление на орхестре давно умерших политических деятелей — не новинка для афинской комедии. Соратник, а потом и соперник Аристофана в комедийном театре Евполид вывел в своей комедии «Демы» (412 год, дошли только отрывки) знаменитых государственных мужей прошлого — Солона, Мильтиада, Аристида и Перикла, явившихся с того света, чтобы убедиться в падении общественной нравственности и направить граждан на верный путь. В уже упоминавшейся комедии «Геритады»[316], тоже не сохранившейся, а написанной, по расчетам исследователей, в 408–407, т. е. незадолго до «Лягушек», представители трех видов искусств (комедии, трагедии и дифирамба) спускались в Аид, чтобы узнать у авторитетных покойников, кого из живущих считать первым в своем виде творчества (фр. 224).
Такая же ситуация возникала и в начале «Лягушек». Придя к своему сводному брату Гераклу (оба они — сыновья Зевса), чтобы расспросить его о дороге на тот свет, Дионис характеризует нынешних поэтов как «облетевшие листья, болтунов», позорящих своим щебетаньем искусство (92 сл.). Днем с огнем не сыщешь настоящего поэта, каким был Еврипид, — своего восторженного отношения к нему Дионис отнюдь не скрывает, хотя приводимые им в доказательство стихи Геракл расценивает как никудышную безвкусицу (94, 96). Впрочем, Геракл в изображении комедии и сам не отличался особенным вкусом, но слово брошено и когда-нибудь отзовется. Еще более двусмысленный характер носит определение Еврипида, принадлежащее самому Дионису. На вопрос Геракла, почему он не хочет вывести на землю Софокла, тот отвечает, что этот поэт — человек обходительный и поэтому он не станет обижать своего нового хозяина Плутона, а Еврипид — πανουργος (80), собственно, «мастер на все руки», но чаще это слово, с которым мы еще не один раз встретимся, означает «пройдоха», «мошенник»[317]. Как видно, Дионис рассчитывает на содействие Еврипида, если из Аида придется выбираться без согласия его владыки, подобно тому, как это делали Ифигения в Тавриде и Елена в Египте. Короче говоря, бог театра готов на всякие трудности, лишь бы вывести на землю своего любимца. Соответственно, и зритель вправе ожидать, что после парабасы последуют новые комические эпизоды, в которых Дионис будет добиваться возвращения Еврипида. На самом деле, все складывается совсем иначе. Первая половина комедии заполнена уже известными нам фарсовыми сценами, и о своем намерении Дионис не вспоминает. Потом следует парабаса, а вскоре после ее окончания действие приобретает совсем другое направление: из дворца Плутона слышны шум, крики и брань, и Эак, привратник в Аиде, объясняет их причину (758–765). Здесь, в сущности, начинается вторая половина комедии, хотя формальным признаком, отмечающим ее начало, надо считать ст. 738, когда Ксанфий выходит из дворца вместе с Эаком; их диалог представляет собой как бы пролог ко второй части, в которой существенную роль опять будет играть Дионис, соединяющий своей фигурой обе половины комедии.
312
229–234, 242–249. Хор лягушек, по которому и названа комедия, составлял так называемую παραχορηγημα, требовавшую от хорега (гражданина, обеспечивавшего материально, в порядке общественной повинности, постановку) дополнительных расходов. О том, появлялся ли хор на орхестре или сопровождал своими песнями и кваканьем Диониса «из-за кулис», исследователи не пришли к единому мнению, но первое представляется более основательным: хор в лягушачьем одеянии, с которым Дионис все время вступает в перебранку, должен был больше развлечь зрителей, чем его закулисное пение.
313
Наряду с Элевсинскими мистериями существовали еще орфико-дионисические, которые, учитывая роль Диониса, могли бы иметься в виду и здесь. Но первые были значительно торжественнее и к тому же с 413 г., за исключением одного раза, в условиях военного времени не справлялись, так что зрителям приятно было увидеть их хотя бы в театре. К тому же Аристофан не обязан был воспроизводить все обряды с ритуальной точностью.
315
Парабаса — специфическая часть древней аттической комедии, «отступление» от сюжета, предоставлявшее автору возможность говорить со зрителями от своего лица. Именно в парабасах содержатся те оценки творчества предшественников Аристофана и его собственного, которые упоминались в § 1. Часто в парабасе высказывалось мнение поэта по поводу общественно-политической обстановки в Афинах, напр., в «Ахарнянах» и «Всадниках».
317
В этом смысле оно прилагалось к Мнесилоху и самому Еврипиду в Фесм. 858, 893, 898, 920, 929, 944, 1112, а в Ляг. — к Дионису и Ксанфию: 546, 549.