Первым выступает с обвинениями Еврипид, считая своим долгом с самого начала изобличить Эсхила, — каким он был хвастуном и обманщиком, как он морочил людей, выводя своих героев долго молчащими от потрясения и придумывая непонятные зрителям «бычьи слова с насупленными бровями и султанами» (924 сл.), в то время как Еврипид освободил язык драмы от тяжеловесности и нагромождения образов (908–947)[327]. Главной же своей заслугой он считает обращение в пределах мифологических сюжетов к реальности: у него правом слова пользуются не только могучие герои, но и женщины, и девушки, и рабы, и старики (мы можем подтвердить справедливость этих слов на примере знакомых нам «Елены» и обоих «Ифигений»), которых он, по его собственному утверждению, «научил болтать» (λαλειν εδιδαξα, 954), — в этом Еврипид видит демократизацию жанра (951 сл.). Посмотрев его трагедии, люди научились тонким, изысканным речам, стали размышлять, вникать во все и обо всем судить (948–964). Недаром его учениками являются Ферамен и некий Клитофонт, — похвала, надо сказать, весьма двусмысленная, учитывая роль Ферамена в установлении олигархии Четырехсот и в деле аргинусских стратегов; отсюда — неодобрительная реакция Диониса (968–970). Итог своим заслугам Еврипид подводит в пнигосе: он ввел в искусство размышление и расчет, стремление все распознавать и обдумывать, без конца задавать себе вопросы: Как это получается? Где это? Кто это взял? (971–979).
Подождем пока оценивать новшества Еврипида, заметим только, что Дионис переводит все его тщеславные речи в совершенно повседневный, домашний план: теперь каждый афинянин, не успев войти в дом, начинает допрос: «Где горшок? Кто отъел голову у селедочки? Где прошлогодняя миска — скончалась? Где вчерашний чеснок? Кто отгрыз оливу?» (983–988)[328]. Вопросы эти до того мелочны, и ущерб, причиненный хозяйству, до того невелик, что всему этому, конечно, не должна учить трагедия.
И вот, приходит очередь Эсхила, которого хор призывает к планомерному наступлению, сопровождая, правда, свои слова несколько двусмысленным обращением: «О ты, первым из эллинов взгромоздивший важные речи и упорядочивший трагическое пустословие…» (1004 сл.), — мы бы сказали, что последнее качество больше подошло к Еврипиду. Как бы то ни было, в отличие от своего противника, начавшего обвинение с эсхиловских «несуразностей» по части построения действия и выбора слов, Эсхил сразу же задает важнейший для творчества вопрос: «Ради чего следует восхищаться поэтом?». Еврипид, не задумываясь, отвечает двумя словами: ради δεξιοτης и νουθεσια, посредством которых поэты делают людей лучшими (1008–1010). Первое из этих понятий происходит от прилагательного δεξιος; в исконном значении — «правый» (например, рука); отсюда — «правильный», «дельный», «ловкий». Этим определением Дионис пользовался в разговоре с Гераклом, объясняя, что отправляется в Аид за «настоящим» поэтом; Эсхил с Еврипидом, оспаривающие первенство в «великих и подлинных (δεξιαι) искусствах» (762), оба, по мнению хора, — δεξιοι, «умельцы» (1370). Во всех этих случаях на первое место ставится, по-видимому, техническая сторона дела, в которой еще будут соревноваться оба поэта[329]. Сейчас для нас важнее второе из понятий в ответе Еврипида — νουθεσια, никаких затруднений в толковании не вызывающее; по составу слова его лучше всего перевести как «вразумление»: в поэте прежде всего следует ценить его способность внушать гражданам благие мысли. Ведь и Еврипид гордился тем, что научил (954) зрителей уму-разуму. Вопрос весь в том, в каком направлении шло это обучение?
Надо сказать, что сам по себе вопрос о том, присущи ли искусству какие-нибудь воспитательные функции, столь беспокойный для нынешнего читателя, в древнем мире особых споров не вызывал. Аристофан не один раз указывал на «учительную» роль комедии (Ахарн. 658; Ляг. 686 сл.). В написанном через несколько десятилетий после постановки «Лягушек» диалоге Платона «Протагор» герой, по имени которого названо сочинение, без всякого возражения со стороны присутствующих будет говорить, что учителя дают детям читать и усваивать хороших поэтов с совершенно определенной целью: чтобы ребенок стремился подражать доблестным мужам древних времен (325е-326а). В героях Гомера видели образцы нравственности и воинского долга, в Гесиоде — наставника во всех мирных житейских делах. Их имена и приводит в назидание Еврипиду Эсхил (1033–1036); детей наставляет учитель, взрослых — поэт (1054 сл.). Под этим углом зрения оценивает «отец трагедии» свое творчество и творчество Еврипида. Его целью было воспитать в гражданах мужество и патриотический порыв и ради этого он выводил своих героев с львиной душой (1041), «дышащих копьями и пиками[330], белоснежными султанами на шлемах, поножами и обладающих семикожными[331] сердцами» (1014–1017). Чтобы изобразить таких людей, нужны высокие речи, нужен торжественный стиль (1058–1061), над которым потешается Еврипид[332].
327
См. о языке Еврипида в одном из фрагментов Аристофана (см прим. 6, с. 877, № 354):
См. там же, № 306 и прим., №№ 355–357.
329
Как раз перед состязанием в искусстве писать прологи хор говорит, что зрители умеют ценить τα δεξια (1114). Δεξιοι («понимающими») называл своих зрителей Аристофан и во Всадн. 223, 228, и в Об. 521, 527. Впрочем, δεξιος может быть употреблено и саркастически: таков, например, «искусный», т. е. на все руки мастер Ферамен (540).
332
928–930, 937 сл., 963 сл., 966 (два сложных существительных, занимающие целый стих), 1018, 1057 сл.