Из всего сказанного мы можем сделать вывод, что до Софокла при изложении, на аттической почве, событий, сопутствовавших гибели «семерых», меньше всего интересовались участием в них Антигоны, а если бы интересовались, то никак не могли бы осуждать ее за совершение погребения, которое афиняне считали одним из своих самых славных деяний в легендарном прошлом.
Наряду с афинской существовала и фиванская версия мифа, известная, правда, только из позднего источника и потому не вызывающая особого доверия у многих исследователей. Согласно сообщению греческого путешественника и любителя старины Павсания (II в. н. э.), место, где сражались Этеокл с Полиником, носит у фиванцев название «Волок Антигоны». «Она хотела поднять и отнести труп Полиника, но это оказалось ей не по силам; тогда она придумала другое — тащить его; и она дотащила его и положила на еще горящий костер Этеокла»[79].
Ни о каком особом запрете хоронить Полиника, ни о каком наказании Антигоны у Павсания нет ни слова. Победившие фиванцы не хотели хоронить побежденных, но никому в голову не пришло мешать родной сестре оказать последнюю почесть убитому брату. Выходит, что и с фиванской стороны Софокл не мог получить никакой поддержки для образа своей Антигоны, которую вернее всего считать, вместе со всем ее окружением, созданием самого Софокла. Для этого он должен был сделать совсем немного: запрет, распространявшийся в афинском варианте на всех вождей он сосредоточил на одном Полинике; соответственно известное из фиванской версии погребение Полиника предпринятое Антигоной, оказалось в противоречии с этим запретом. В том-то, однако, и состояло драматическое искусство Софокла, что незначительные, казалось бы, поправки к известному мифу придавали ему совершенно новое содержание и позволяли построить на этой основе трагический конфликт.
Что же касается зрителей новой трагедии, то они, вероятно, помнили, что Антигоной звали одну из дочерей Эдипа, все же дальнейшее оставалось достаточно туманным.
В том сюжете, который построил Софокл, кое-что сразу прояснялось в самом начале пролога между Антигоной и Исменой: оба брата погибли в поединке, войско осаждавших покинуло фиванскую равнину, а новый царь Креонт, похоронив с почетом Этеокла, запретил погребать Полиника и назначил в наказание возможному ослушнику смертную казнь. Здесь зритель, конечно вспоминал о легендарном вмешательстве афинян в спор между фиванцами и аргивянами о погребении и в то же время понимал, что в новой трагедии речь пойдет не обо всех павших, а об одном Полинике. Вместе с тем зритель должен был сразу же обратить внимание на очень точную юридическую квалификацию действий Креонта — это именно указ, объявленный гражданам, и сам царь направляется на главную площадь, чтобы еще раз возвестить его тем, кто раньше не слышал (8, 28, 32, 34; ключевое слово — κηρυγμα и производные от того же корня глаголы). О законе здесь речи нет. Правда, однажды робкая Исмена отказывается нарушить указ царя (ψηφος) «вопреки закону» (59 сл.), но под законом она разумеет скорее всего не распоряжение Креонта, а обычную норму, предписывающую гражданам, и тем более женщинам, подчиняться царской власти (ср. 61–64).
Есть еще один нюанс в приказе Креонта, который для современного читателя может пройти незамеченным, а для афинского зрителя говорил о многом: ослушник будет побит камнями (36). Избиение камнями — древний способ наказания предателя или изменника, осуществляемый всей общиной одновременно в качестве верховного судьи и исполнителя приговору. Царь, единолично обрекающий потенциального нарушителя его воли на смерть под градом камней, явно присваивает себе прерогативы общины в целом, не говоря уже о том, что похороны убитого брата едва ли можно было считать изменой родине. Посмотрим теперь, какие мотивы выдвигает в обоснование своего непослушания Антигона.
Первый из них — родственная связь с Полиником. На протяжении сотни стихов, в которую укладывается пролог, 7 раз со сцены звучит прилагательное φιλος, имевшее в греческом языке достаточно широкий спектр значений. Φιλος — это, прежде всего, «свой», «родной», отсюда — «любимый» в нравственном смысле: «любимые» дети, потому что для родителей это «свои», «родные» дети. Точно так же родители — «любимые», т. е. для детей «свои» родители. В этом значении Антигона и спрашивает Исмену, слышала ли она что-нибудь о судьбе родных, а Исмена отвечает, что не слышала (10 сл.). Зная об ожидающем ее наказании, Антигона готова лечь в могилу рядом с родным братом (73); именно над ним, горячо ею любимым (81 — превосходная степень от φιλος), она совершит погребение. И Исмена, не способная оценить величие духа Антигоны, покидает ее, заверяя, что сестра остается «для своих родных воистину родной» (99). Этими словами пролог завершается[80] — верный признак того, что автор делал на них особое ударение.
80
Начинается он с обращения к Исмене, которую Антигона называет «воистину родной сестрой» (αυταδελφον).