«Потому, — отвечает она, — что не Зевс издал для меня такой указ, и не Дика (Справедливость), живущая среди подземных богов, установила для людей эти законы (νομοι). И я не думала, — продолжает девушка, обращаясь прямо к Креонту, — что твои указы (κηρυγματα) обладают такой силой, чтобы смертный мог пренебречь неписанными и незыблемыми установлениями (νομινα) богов. Ведь они возникли не сегодня и не вчера, но существуют испокон веку, и никто не знает, когда они появились. Поэтому я не намеревалась давать ответ богам за нарушение этих наставлений; к этому меня не мог побудить страх ни перед каким человеческим решением» (450 — 460).
Мы снова встречаем здесь противопоставление двух понятий — религиозного и гражданского права, о которых говорили в связи с прологом. Креонт называет свой запрет «законом» (νομοι, 449), хотя двумя стихами выше употребляет уже знакомый нам глагол κηρυσσειν (447), обозначающий оглашение указа для частного случая. Подхватывая его, Антигона отвечает, что не Зевс издал такой указ (450). Преступать вечные и незыблемые законы, установленные Зевсом и Дикой, не имеет права никто из смертных, несмотря на любые распоряжения, пусть даже царя. Долг перед покойником, несомненно, принадлежит к числу таких вечных моральных обязательств для оставшихся в живых.
Обязательства эти приобретают еще большее значение, если речь идет о погребении родственника. Поэтому Антигона подчеркивает, что она хоронила родного, единокровного и единоутробного брата, и в этом нет ничего позорного (510–512); напротив, не может быть для нее большей славы, чем похоронить родного брата (503, ср. 1).
Креонт придерживается по всем этим вопросам противоположных взглядов. Свой закон он называет «установленным» (προκειμενοι, 481), употребляя определение, которое греки применяли к действительно древним, неизвестно кем и когда введенным законам. Поступок же Антигоны царь характеризует знакомым нам словом υβρις (480); вовлеченное в сферу рассуждений о божественных нормах, это понятие часто приобретает значение «богохульства». Саму же Антигону Креонт неоднократно называет «дурной», «негодной» (κακη, 565, 671), а сс поступок — «дурным», почти что преступлением (495, 565). Могли ли согласиться афинские зрители с тем, что человек, похоронивший родного брата, совершил «богохульство», если к этому еще прибавить, что разлагающийся на солнце труп уже начал пахнуть (410, 412), — натуралистическая деталь, едва ли случайно введенная Софоклом[82].
Мало значения придает Креонт и столь дорогим для Антигоны родственным связям. «Пусть она дочь моей сестры, пусть бы она была мне еще ближе по крови среди всех, кто чтит общего для всех нас Зевса Оградного (т. е. Зевса, охраняющего семью в пределах ограды дома; Зевса — покровителя домашнего очага), — ни она, ни ее сестра не избегнут самой злой смерти», — заявляет он с полной категоричностью (486–489). В этом контексте полезно вспомнить слова, с которыми удалился со сцены страж, приведший Антигону: он рад, что избежал грозившего ему наказания, но ему горько навлекать беду на своих (φιλος, 438). Даже для стража, обслуживающего царскую семью, его господа — «свои», для Креонта же связь, которая объединяет людей вокруг общего семейного очага, ничего не значит.
Не чужды образу Креонта в этой сцене и некоторые черты, характеризующие тирана. Так, выслушав доводы Антигоны, Креонт замечает, что обуздывают и неукрощенных лошадей, и не подобает чрезмерно заноситься тем, кто является рабом своих близких. Затем он переходит к обличению Антигоны (478–480). Стало быть, Антигону, как и остальных граждан, он сводит на положение рабыни.
Постоянной характеристикой тирана в греческой литературе является также повышенная и необоснованная подозрительность. Образ мыслей Креонта вполне соответствует этому представлению. Без всяких причин обвиняет он в похоронах Полиника и Исмену (488–490, 531–535), хотя зритель достоверно знает, что она всеми силами старалась отговорить сестру.
Находит продолжение в центральной сцене также различное отношение Антигоны и Креонта к понятию «благочестие». Антигона считает, что нет позора в почитании убитого брата[83], Креонт упрекает ее в том, что, хороня Полиника, нечестиво пожелавшего опустошить родину, она проявляет нечестивость в отношении столь же родного ей Этеокла (510–512; 516–518)[84] Антигона отводит эти упреки: Аид требует послушания его законам (νομοι, 519). Как видим, Креонт выдвигает здесь «земные» мотивы: враг никогда не может стать другом, даже после смерти (522), Антигона, ссылаясь на вечные законы Аида, отстаивает свой долг: делить с родными любовь, не вражду (523). Кто из них прав?
82
Ураган, который неожиданно поднялся над местом, где лежало тело Полиника (415–420), нельзя, конечно, считать божественным вмешательством, но в глазах зрителей он вполне мог иметь значение божественного знамения.
83
Исмена просит Антигону не лишать ее