Главное же, что причину гнева Медеи Ясон видит не в оскорбленном чувстве справедливости, а все в той же потере супружеского ложа. Она-де не стала его осуждать, если бы ее «не грызла тоска по ложу. Вы, женщины, считаете, что ложе — это все, и если с ним случается беда, то самое лучшее (для вас) принимаете за самое худшее и вам враждебное» (568–573)[149]. И Медея, со своей стороны, считает все его доводы отговоркой. Не они его удерживали от того, чтобы заранее сообщить ей о своем намерении вступить в новый брак, а боязнь обесславить себя, имея на ложе жену-варварку (591 сл.). Нет, снова твердит Ясон, не ради женщины он стал обладателем царского ложа, а ради нее и детей (593–597). Что касается обвинения в нарушении клятвы, то его Ясон оставляет без ответа, поскольку возразить ему нечего. В заключение он возвращается к тому, с чего начал, т. е. предлагает Медее помощь деньгами или письмами к друзьям (459–464, 610–614 — получается что-то, напоминающее кольцевую композицию), — надо было столько лет прожить с женой, чтобы до такой степени не знать ее характера или судить о ней с совершенно прагматической точки зрения!
Агон Медеи и Ясона завершается II стасимом, в котором любовь «в меру» противопоставляется неотвратимому желанию (ιμερος, 634) — понятие это мы уже встречали в речи Медеи против Ясона; поэтому ясно, что именно его здесь имеет в виду хор, хотя само противопоставление «разумной любви» и безотчетной страсти является общим местом греческой этики. Себе же коринфские женщины желают благосклонности Киприды, чтущей мирные ложа и не влекущей к другим[150] (627–642) — мысль об оскорбленном супружеском ложе получает в этой паре строф хора свое завершение в первой половине трагедии. Не исчезнет она и во второй половине[151], хотя другие мотивы заставят ее отойти на второй план.
Мы не напрасно подчеркнули при слове «ложе» его определение «оскорбленное», — если бы дело ограничивалось для Медеи только местью за измену супружескому ложу, получилась бы достаточно тривиальная история, основанная на вечном и вполне женском мотиве. Это не значит, что такой сюжет не мог бы обернуться трагедией, и пример тому можно найти в той же греческой драме. У Софокла была трагедия «Терей» (вероятно, поздняя), основанная на аттическом мифе, содержание которого сводилось к следующему.
Глава V. Трагедия чести: «Ипполит» Еврипида
На примере Медеи мы видели, как приметы софокловского героя уступают место облику человека, ищущего и не находящего опоры ни в вечных нравственных нормах (честь, справедливость, клятва), ни в себе самом. Известные точки соприкосновения между персонажами Еврипида и образами, созданными его старшим современником, мы найдем в отделенном от «Медеи» всего несколькими годами «Ипполите» (428 год): герои этой трагедии обнаруживают черты, близкие характеру «софокловского» человека (по собственному выражению поэта, «каким он должен быть»), — с той лишь разницей, что они вынуждены жить в мире, существенно отличающемся от мира Софокла.
Мы начнем наш анализ не с того героя, чьим именем названа трагедия, а с его молодой мачехи Федры. Хотя Афродита во вступительном монологе уже дает краткую характеристику Ипполиту, которая вскоре подтверждается собственным поведением царевича, пренебрегающего предостережениями старого слуги, он затем надолго покидает орхестру, и наше внимание сосредоточивается на переживаниях несчастной женщины. Такой порядок представления публике своих героев, по-видимому, чем-то привлекал Еврипида, — не будем и мы нарушать его замысла.