Нетрудно понять, что естественно-философская аксиома претерпевает в устах Кормилицы удивительную метаморфозу: «дурными мыслями» она называет заботу Федры о своей чести и видит «гордыню» не в нарушении нравственных норм, а в попытках сохранить им верность. Чтобы не впасть в «гордыню» перед лицом Киприды, Федра, по мысли няньки, должна осквернить свое супружеское ложе с пасынком, — можно ли придумать более парадоксальное утверждение тезиса о космическом всевластии любви?[180]
Следовательно, Афродита наделена не только антропоморфными чертами, делающими ее облик малопривлекательным. Если мы даже примем ее за олицетворение любви как космической силы, то и в этом случае столкнемся с неразрешимым противоречием: те, кто не признает Афродиты, как Ипполит, — погибают; те, кто сопротивляется Афродите, как Федра, — тоже погибают; но и те, кто превозносит власть Афродиты («Киприда — не бог, но нечто большее, чем бог…», 359 сл.) и руководствуется этим в практической деятельности, как Кормилица, приводят дело к катастрофе. «Успокойся, дитя мое, — говорит нянька Федре, — я это хорошо устрою. Лишь бы только ты, морская владычица Киприда, была мне помощницей» (521–523). За этим следует признание Кормилицы Ипполиту, приводящее Федру к самоубийству. «Я свои дела хорошо устрою, — говорит Федра хору. — …Расставшись сегодня с жизнью, я потешу Киприду, которая меня погубила» (709, 725–727). За этим следует посмертная клевета Федры, стоящая жизни Ипполиту. Киприда-помощница и Киприда-погубительница действуют заодно, и если Киприда — не что иное, как олицетворение вечного природного инстинкта, то разумен ли мир, где «зов естества» ведет к незаслуженной гибели двух благородных людей?[181]
Положительный ответ на этот вопрос мы не можем извлечь из поведения и той богини, которая Ипполиту представляется полной противоположностью Киприде. Если кто-нибудь из смертных заслуживает особого признания со стороны Артемиды, то это, конечно, Ипполит — ее верный служитель, и ни один из гомеровских богов не выдал бы своего любимца на расправу Афродите, не попытавшись либо сам вмешаться в дело, либо апеллировать к верховной воле Зевса. Сколько стараний приложил Посидон, чтобы уничтожить Одиссея, — могучему владыке морей удалось, однако, только отсрочить момент возвращения героя на родную Итаку, потому что интересы Одиссея строго охраняла его небесная покровительница Афина. Еврипидовская Артемида признается в своей любви к Ипполиту (1333, 1398), но не делает ни шага, чтобы избавить его от отцовского проклятья. Тесею она объясняет это законом, существующим у богов: когда один из них что-то замышляет, другие отходят в сторону, и боязнь нарушить закон, охраняемый Зевсом, заставила Артемиду отступиться от Ипполита (1328–1334), — слабое утешение для несчастного отца!
Едва ли более действенное облегчение Тесею и умирающему Ипполиту может принести пророчество Артемиды об установлении трезенского культа и особенно ее обещание отплатить Афродите: собственной рукой, одной из своих неотразимых стрел, она поразит кого-нибудь из смертных, кто более всего дорог Афродите и любим ею (1420–1422). Значит, снова жертвой «божественного гнева» окажется человек, виновный только в том, что он чтит Афродиту, — подобно тому, как уже пал Ипполит, виновный лишь в том, что он чтил Артемиду. Трудно найти в этом обещании Артемиды малейшие признаки заботы богов о справедливом мироустройстве, хотя сама богиня и уверяет, что олимпийцев печалит смерть благочестивых, а дурных они губят вместе с их домом и детьми (1340 сл.). Афинских зрителей, на чьих глазах только что погибла благородная Федра и вскоре погибнет безупречно чистый Ипполит, едва ли можно было убедить в искренности и уместности этой запоздалой теодицеи…[182]
180
Не случайно Аристофан в «Облаках» влагает в уста Неправедного Слова защиту аморального поведения, пользуясь логикой кормилицы: ведь и боги влюбляются и грешат, следуя зову природы, — как же смертный может быть лучше богов? (1079–1082).
181
В этой связи показательны размышления хора в III стасиме, после того, как уже прозвучало проклятье Тесея, и Ипполит осужден на изгнание и гибель. Меня покидает понимание происходящего, когда я вглядываюсь в судьбы смертных, — поет хор (1105–1107). — Мысли мои — в смятении, и то, что я вижу, происходит вопреки всякому ожиданию: самая сияющая звезда Афин гневом отца обречена уйти в чужую землю (1120–1125).
182
В какой мере боги заинтересованы в соблюдении справедливости, видно из реакции Тесея на сообщение вестника: «О боги и ты, Посидон! Ты и впрямь был моим отцом, раз внял моим мольбам! Но скажи, как он погиб? Каким образом палица Справедливости сразила моего оскорбителя?» (1169–1172). Справедливость (Дика), которую Гесиод, Солон и Эсхил считали гарантией того, что зло будет наказано, выступает в «Ипполите» в трагически двусмысленной ситуации. Тесей уверен в виновности Ипполита, «разоблачает» его претензии казаться справедливым (δικαιος, 929–931, 942, 1081) и видит в его гибели божественное возмездие и изобличение лжеца (1265–1267), — в действительности причиной осуждения Ипполита послужила нечестная игра (αδικα εργα, 676) Кормилицы, взявшей с него клятву молчания.