Уже в самом начале трагедии, объясняя, как она попала в Египет, Елена излагает историю о подмене ее образом (ειδωλον), сотворенным из воздуха. Парису казалось, что он владеет ею, но это была пустая видимость (35 сл.). На протяжении всего пролога, парода, сцены с Менелаем Еврипид многократно возвращается к мотиву видимости, кажимости (δοκησις) в сопоставлении ее с действительностью, реальностью. Наградой троянцам за их доблесть в войне стало имя Елены, а не она сама (буквально: ее тело, σωμα, 42 сл.); по всей Элладе покрыто бесславием ее имя (ονομα), хотя тело и не опозорено (66 сл.). Елена слывет предавшей своего мужа и развязавшей войну (54 сл.), бесстыдной (270), о ней идет слух, будто она разделила ложе варвара (223–225); и Менелай слывет погибшим (126, 132).
Оппозиция видимого (слышимого) и действительного наиболее отчетлива в двух сценах, обрамляющих пролог. Тевкр сначала принимает женщину — просительницу у гробницы Протея — за Елену и был бы готов сразить ее мечом за все то зло, которое спартанская царица причинила грекам; потом он признает свою ошибку: ведь он собственными глазами видел, как Менелай тащил ее за косу; на все попытки Елены разубедить его, противопоставив видимое достоверному, он отвечает как очевидец: ум у него не ослеп (74–77, 80–82, 115–122[203]). Получив от «незнакомки» благоразумный совет не дожидаться появления здешнего царя, Тевкр желает ей всяческих благ: хоть обликом (σωμα) она и похожа на Елену, в мыслях она — полная ей противоположность (158–163). Зритель, знавший истинное положение вещей, не мог не усомниться в возможностях человеческого разума.
Разрешить это противоречие пытается Менелай, хотя здесь процесс узнавания-размышления протекает в обратном порядке. От привратницы супруг похищенной спартанской царицы слышит, что во дворце с самого начала войны находится Елена (470–476), чему он, так же, как Тевкр, не может поверить, потому что не только нашел ее в Трое, но и возил с собою в течение всех семи лет скитаний. После не слишком долгого раздумья Менелай приходит к выводу, что в разных землях могут встречаться одинаковые названия городов и имена женщин (497–499), вывод, как знает зритель, столь же ошибочный, как извинения Тевкра перед незнакомкой, которую он принял за Елену (80–82).
Полагают, что в этом противопоставлении имени и сущности, кажущегося и достоверного Еврипид находился под влиянием известного сицилийского ритора Горгия, который утверждал, что существующее непознаваемо, а, если бы его и можно было познать, то это знание нельзя было бы передать словами. Слово только прикрывает сущность, воспринимаемую зрением и слухом, и нет ничего менее достоверного, чем обманчивое представление (кажимость), ввергающее тех, кто ему поддается, в ненадежное благополучие.
Трудно сказать, в какой мере основная масса зрителей Еврипида была осведомлена в умозрительных построениях философа-софиста; вернее предположить, что на собственном опыте в годы Пелопоннесской войны и, особенно, на крушении планов Сицилийской экспедиции они могли убедиться в противоречии между мнением, представлением о предмете и реализации этого представления в действительности. Так или иначе, но постоянное балансирование в «Елене» на грани кажущегося и действительно существующего лишают мир героев Еврипида устойчивости. Что есть в нем надежного, если человека обманывает собственное зрение и здравое размышление, если общепринятое мнение оказывается ложным, а за внешним видом вещей скрывается непознанная действительность?
Не даст ли нам ответа на эти вопросы второй, центральный блок трагедии?
Как мы помним, хор покинул орхестру вместе с Еленой, случай не частый в афинской трагедии, но всегда оправданный: в «Евменидах» Эсхила Эринии пускались в погоню за Орестом, в «Аяксе» Софокла его товарищи по оружию, испуганные пророчеством Калханта, отправлялись на поиски своего предводителя; в «Алкестиде» Еврипида хор составлял погребальное шествие, провожавшее умершую на кладбище. В «Елене» хор, надоумивший героиню узнать о судьбе Менелая у пророчицы Феонои, сестры царя, присоединяется к ней под тем предлогом, что женщины должны помогать друг другу в беде (327–329), мысль, традиционная для трагедии, но совершенно недостаточная для того, чтобы оставлять орхестру пустой. Уход хора нужен Еврипиду, чтобы выпустить на сцену Менелая и дать ему возможность встретиться со Старухой-привратницей, не называя хору своего имени.
203
В «зрячем уме» Тевкра ряд исследователей склонен видеть отождествление с «Умом» (νους) как движущей силой мироздания в философии Анаксагора. Едва ли, однако, этот «ум», принимающий видимость за истину, способен взять на себя ту роль, которую отводил «уму» в своей системе философ, не говоря уже о том, что отнюдь не каждый зритель имел представление о его взглядах.