— Мне кажется, у дамы закружилась голова! — заметил один из матросов.
— Отнесите ее в салон офицеров и вызовите к ней старшую стюардессу, миссис Хиншлифф, — приказал комиссар.
Роуланд с сожалением рассматривал свой белый фланелевый костюм, выглядевший так, словно его решили почистить гуталином.
— Идите переоденьтесь, Харлисон, — засмеялся комиссар. — А потом поднимитесь ко мне, вам надо продезинфицировать горло после купания в здешней водичке! У меня найдется виски и лед. Отчаянный вы, однако, парень! Вам удалось вернуться оттуда, откуда никто никогда не возвращается!
— Еще бы! — весело откликнулся Роуланд, подумав при этом об арабах и Ванге.
Он повернулся к лежавшей без сознания женщине, освещенной ацетиленовым фонарем.
Один из матросов поднял ее легко, как перышко, и Роуланд увидел смуглое лицо в обрамлении тяжелых прядей черных волос; глаза скрывались в тени густых темных ресниц.
Комиссар заметил его взгляд и засмеялся.
— Красивая девушка, Харлисон! В этой ситуации хотел бы я оказаться на вашем месте и, конечно, быть таким же симпатичным парнем, как вы!
Роуланд покраснел, словно школьник.
— Так мы идем пробовать ваш виски, комиссар? — пробормотал он, словно оправдываясь.
Когда на востоке появилась широкая полоса, расцвеченная оранжевым и пурпурным, и выглянувшее из-за горизонта солнце залило огнем неподвижно свисающий с верхушки мачты «Юнион Джек»[31], Харлисон и комиссар заканчивали третью бутылку виски.
— Послушайте, Харлисон, — ухмыльнулся комиссар, — у меня сейчас появилась забавная мысль… Я подумал, что мисс Бетси умрет до Марселя…
— Вы что, сошли с ума?
— … Она умрет от зависти, чертов Харлисон, всего лишь от зависти, а это страшная болезнь.
Но вот за кормой осталась Мальта, а красавица Бетти все еще чувствовала себя, как летучая рыбка, и постоянно доводила до отчаяния бедного Харлисона своими насмешками.
Этим вечером светящиеся зеленым фосфором волны Тирренского моря с плеском разбивались о борт парохода, когда Харлисон, еще более несчастный, чем обычно, попытался найти забвение на носу «Джервиса».
Острый форштевень судна разрезал волны с легким звуком распарываемого шелка.
— Что за кокетка! — простонал он. — Ведь она сказала мне…
Он попытался привлечь в свидетели парочку ночных дельфинов, оставлявших за собой огненный след на коротких волнах.
— Она сказала, что только безумец может принять всерьез легкий флирт на корабле, пересекающем несколько океанов…
— Господин Харлисон! — произнес кто-то в ночном сумраке, и женская ручка опустилась на его руку.
— Ах, Бетти!..
— Я не Бетти, — прозвучал ответ с ноткой печали.
В свете появившейся из-за облака луны он увидел смуглое лицо, обрамленное волной черных волос под кокетливой шапочкой стюардессы.
— Мисс Уорд!
— Да, это всего лишь Нэнси Уорд, стюардесса, — ответил ему нежный голосок. — Мы не имеем права обращаться к пассажирам, мистер, если нас не попросили, но никакие правила не запрещают мне поблагодарить вас.
И она протянула ему руку.
Харлисон в этот момент переживал тяжелый период в жизни мужчины, когда ему кажется, что сердце разбито навсегда. Поэтому женская рука показалась ему якорем спасения.
— О, мисс Уорд…
Гласа Роуланда странно блеснули, и Нэнси увидела, что они наполнились слезами.
— Мисс Элмсфильд заставляет вас страдать, — пробормотала она, забыв о том, что собиралась поблагодарить Харлисона.
Он не ответил, продолжая сильно сжимать небольшую прохладную руку.
— Я понимаю, — сказал он наконец, — что веду себя, словно большой ребенок.
Он был рад, что темнота позволила ему скрыть написанное на его лице отчаяние.
— Да, вы действительно ребенок, причем очень большой, — согласилась она.
Неожиданно она нежным, но очень решительным движением притянула к себе юношу и поцеловала его в лоб. Потом четким, словно военным движением повернулась и, не оборачиваясь, исчезла.
Взволнованный Харлисон направился к своей каюте. Когда он взялся за ручку, кто-то дернул его за рукав.
Обернувшись, он увидел стоявшую рядом Бетти Элмсфильд, смотревшую на него с ироничным презрением.
— Мистер Харлисон, — сказала она, отчетливо произнося слова. — В моей стране только слуги и носильщики позволяют целовать себя служанкам.
«Почему только я не остался навсегда в буше!» — подумал рассвирепевший Роуланд, бросившись через пару минут, не раздеваясь, на свою постель.