ГЛАВА ВОСЬМАЯ
— Замечания есть? — встретил на земле Зацепу техник самолета Чапля. — Распишись в рабочей тетради.
— Ох, Богдан-бюрократ, промокашку на твою душу! — ворчал Зацепа, выводя огрызком карандаша, привязанным к толстой тетради в дюралюминиевой обложке, корявые слова: «Замечаний нет». — Агрегат исправный, но требует подкормки.
На полянке перед окнами летного домика коротали досуг перед очередным вылетом пилоты. Никто не заметил, как подошел Зацепа: все слушали Волкова, который за всю жизнь, казалось, и десятка слов подряд не вымолвил. А сейчас он говорил — не сенсация ли? Впрочем, он почти сразу же замолчал, как только Зацепа расположился поудобнее на ящике из-под снарядов.
— Это что, иду я недавно по улице… — начал Валентин.
— По Ключевой? — съязвил Фричинский.
В это время в динамике раздалось:
— Лейтенанту Зацепе зайти на СКП[1].
Волков подозрительно покосился на лейтенанта:
— Опять что-нибудь натворил?
— Да вроде ничего, — развел руками Зацепа.
— Не заливай, туда зря не позовут.
Зацепа легко вскочил на ноги и, беспечно насвистывая, пошагал к домику в черно-белую шахматную клеточку.
Бирюлин не обратил внимания на вошедшего лейтенанта. Он сидел на вращающемся стуле как на шиле, ерзал и посматривал то в небо, откуда заходили на посадку самолеты, то в плановую таблицу, то на солдата-планшетиста. В эфир несся его голос:
— Поменьше уголок на оборотиках… Затяните третий разворот подальше… — И, отбросив в сторону трубку, отчаянно ругался: — Как земля-матушка такого дуба носит!
И снова в эфир летели ласковые слова:
— Сто шестой, о шасси не забыли? Сто двадцатый, взлетайте, пожалуйста…
— Товарищ полковник, лейтенант Зацепа по вашему приказанию прибыл.
Бирюлин повернулся к нему, приготовившись распекать, но тут кто-то неестественным голосом закричал:
— На борту пожар!
Бирюлин вскочил со стула. Все, кто был в это время на СКП, обмерли.
— Кто передал? — быстро спросил полковник.
— Сто восьмой.
— Сто восьмой, ваша высота?
— Пять тысяч… Горит лампа пожара.
По голосу вроде Елагин, подумал Зацепа и представил себе этого голубоглазого спокойного капитана из второй эскадрильи. Как меняются люди в аварийной ситуации! Зачем паниковать? Ведь ничего такого еще нет…
— Сделайте разворот и посмотрите, нет ли за хвостом дыма, — приказал руководитель полетов.
Все напряженно ждали.
— Дыма вроде нет, — ответил повеселевший голос.
Все вздохнули с облегчением. Солдат-планшетист снова надел приемо-передающий гарнитур и стал крестиками помечать на карте-планшете места самолетов, следующих по маршруту.
— Сто восьмой, у вас замкнута цепь сигнализации. Топайте домой, — будничным голосом передал в эфир Бирюлин.
Летчик, к которому уже, очевидно, вернулось самообладание, ответил:
— Понял, выполняю.
— Может, не в цепи дело? — сказал Грядунов.
— После посадки я у вас спрошу об этом, инженер, — сурово произнес Бирюлин и снова в эфир: — Заходите на посадочку, сто восьмой…
«А правильно о Бирюлине говорят, что он даже из труса храбреца сделать может, — подумал лейтенант. — Зато на земле тиранствует…»
— Вы чему улыбаетесь, лейтенант?
Зацепа, застигнутый врасплох, поспешно согнал с лица улыбку.
— Вызывали меня? Прибыл.
Полковник ожег летчика уничтожающим взглядом и, отвернувшись, продолжал руководить полетами. О присутствии лейтенанта Зацепы он, казалось, забыл.
Валентин тронул за плечо дежурного штурмана капитана Колесниченко, глазами спрашивая, в чем дело. Капитан изобразил на лице ужас и провел ладонью над столом, низко, почти впритирку. Стало понятно: откуда-то узнали, что он, Зацепа, ходил бреющим. Что ж, отпираться не следует: искренность признанья — ноль наказанья. Но как узнали?
Зацепа продолжал ждать, и Бирюлин наконец вспомнил о нем. Он поманил лейтенанта к себе. Палец командира полка уткнулся в плановую таблицу в том месте, где против фамилии Зацепы стояли условные знаки — зона. Другой рукой Бирюлин взял красный карандаш и аккуратно перечеркнул условные знаки. Все это он сделал спокойно, без единого слова, и так же молча указал ему головой на дверь.
Зацепа прямиком брел по высохшей траве, размышляя о своей несчастной доле. Только разлетался вовсю, почувствовал как следует новый самолет, только обрел уверенность в своих силах и вот нате — опять судьба повернулась к нему спиной. Уж лучше бы накричал на него Бирюлин, чем вот так, с молчаливым презрением, взять и вычеркнуть его из плановой таблицы.