Рихеза, увидев подле решетки чехов, потянула туда Аарона — но тот уперся, сказав, что ему спешно нужно к епископу. А по сути дела, просто ему чуждо это ребяческое любопытство, с которым все, не исключая Рихезы, разглядывают князя Болеслава Чешского, которого Болеслав Польский, как могущественный покровитель и союзник, пригласил как-то к себе на доверительную, дружескую беседу и во время обильной и роскошной трапезы дал стоящим у дверей стражникам знак, чтобы те ослепили гостя.
Чехи, которые прибыли заложниками, чтобы обеспечить безопасность Мешко, учтиво приветствовали Рихезу, с живостью изложив, сколь великую благодарность, а посему и дружбу питает князь Удальрих к князю Болеславу Польскому за то, что тот ослепил и держит в заточении столь опасного для них обоих врага, каковым был его, Удальриха, родной брат, вот этот самый Болеслав Рыжий.
По дороге к епископу Аарон встретил Мешко Ламберта. Они заговорили по-латыни, и Аарон должен был признать, что самый высокородный из его учеников вновь сделал большие успехи. Сразу же он задал вопрос, почему, по мнению Мешко, отец его отказался ехать в Рим. Муж Рихезы с улыбкой ответил, что от отца он получает только приказания, но не объяснения. Что касается лично его мнения, то, очевидно, господин и отец его Болеслав, вероятнее всего, должен был получить какие-то предостережения относительно Востока — не исключено, что старый Владимир Русский [2] или кто-то из его многочисленных сыновей намеревается повторить поход, как и два года назад, на селения белых хорватов. И Аарон сразу догадался, что Мешко почти так же удручен решением отца, как и Рихеза. Но старается не показать этого, а говорит с присущей ему милой улыбкой, рад тому, что едет в Прагу, так как оттуда ближе к Риму, чем от Кракова, вроде даже со скрытым сокрушением намекнул, что вожделенный Рим, к сожалению, и перед ним растаял.
Аарон с удовольствием вглядывался в тонкое, осмысленное лицо Мешко. О нем даже Рихард Верденский, пожалуй, не осмелился бы сказать: неотесанный мужлан!.. Желая доставить Мешко удовольствие, Аарон спросил, а не огорчен ли он, несмотря на предвкушение новых схваток на востоке, тем, что прекратится приток греческих книг, которые можно доставать только через Киев? Мешко зарделся, потрепал Аарона по плечу и назвал его льстецом лукавым, ведь достопочтенный аббат отлично знает, что он, Мешко, еле по складам разбирает, когда берется за греческую книгу, так что рукописей, которые у него есть, ему надолго хватит, не на одну войну на восточных рубежах.
Епископ Поппо даже не шелохнулся на приветствие настоятеля тынецкого монастыря, объяснив это тем, что ноги все хуже слушаются его — это могло быть правдой: последнее время он часто болел, долгую жизнь уже прожил. Но ведь Аарон знал и то, что возможность сослаться на болезнь весьма радует краковского епископа. Известно ведь, Поппо всегда утверждал, что духовные звания в восточных землях, еще не так давно языческих, должны доставаться исключительно германцам, и, как только была возможность, выказывал свою неприязнь к тем, кто прибыл не из германских земель, называя их приблудными. Узнав о назначении Ипполита архиепископом в Гнезно, он так был потрясен и возмущен, что свалился в приступе на несколько дней.
— Опять италиец! — кричал он в горячке. — А кому господь вручил мечи, о коих спрашивал на вечере? Благословенные мечи, прокладывающие дорогу к спасению? Разве не народу Карлов и Оттонов?..
На что Тимофей, епископ познаньский, заметил, что еще немного — и господь отберет мечи у тех, кто не умеет ими пользоваться.
— Как это не умеют? — вскинулся на постели Поппо.
— Или не умеют, или, возможно, не хотят, так или иначе, вместо того чтобы идти на язычников, поворачивают их против христианских владык!.. Вашему преосвященству наверняка известно, что христианнейший германский король, держатель мечей, благословенных на пороге вечери, объединился с язычниками-лютичами в мерзостном союзе, обращенном против нашего христианнейшего князя и повелителя…