Не знаю почему, но когда говорят «пидор», то это оскорбление, а «педераст» — нет. Странно, стоит лишь добавить «аст»...
БАЙОН: К тому же это этимологически неверно, да? «Пед» должно относиться лишь к настоящим... к тем, кто насчет детей...
С. ГЕНЗБУР: I don’t care ’bout that[117]. Итак, мера — это не только «размер» меча; это еще и умение выбирать ножны. Есть три вида ножен. Ножны зубастые. Ножны, дозволенные иудео-христианством для размножения. И третьи... ну эти...
БАЙОН: Строжайше запрещенные.
С. ГЕНЗБУР: Самые ценные! И, разумеется, самые скрытые. Самые узкие и напряженные. А значит, интересующие меня больше всего. Мое приобщение к садизму произошло благодаря типу, который и подарил ему свое имя; так вот, у него в «Жюльетте», нет, в «Злоключениях добродетели», — это не «Жюльетта...», а «Жюстина»[118] — так вот в книжке был один персонаж, благородный, между про... промеждуй! — который приходил в ярость, едва видел передницу. А в ярость он приходил, потому что его интересовали только задницы. Так вот, я немного как он: я бы сказал, что передница — это... теплушка-скотовозка, тогда как задница — это вагон «пульман».
БАЙОН: Вернемся к рекордам.
С. ГЕНЗБУР: Ах, рекорды![119]
БАЙОН: Так, значит, как? Этому есть предел?
С. ГЕНЗБУР: Есть. У нас есть предел... можно сказать, инстинктивный и физиологический, физический. Не знаю, найдется ли такой тупой доктор, который вздумал бы заявлять обратное. Предел у нас есть... В тридцать — тридцать пять лет у меня была одна установка; я ее вычитал не в книжках, а вывел сам. Она заключалась в... Я мог вставить пяти кралям по очереди, одним потоком — чуть не сказал «потеком»... lapsus linguae[120] — но только если не спускал, так сказать, не проливал «соус».
Ну и что, что dirty[121]? Да, но любовь ведь dirty: чем более любовь dirty, тем она прекраснее.
Потому что нельзя... хоть у нас и есть bowls[122], эдакие ядра, но организм не может регенерировать сперму просто так. Мы же не «Калашниковы», вот что я хочу сказать, мы базуки. Вот так. Бабах! Значит, нужно было хранить self-control[123]. Вот какая у меня была установка. А я был неудержимым ловеласом, и в Сите интернасьональ дез ар, в 1967 году, все было шито белыми нитками, поскольку к тому времени я уже был Гензбуром — но еще не забурился, — а во мне еще как бурлило...
БАЙОН: Неужели в пятьдесят седьмом?
С. ГЕНЗБУР: В шестьдесят седьмом. Итак, иногда девицы лежали у меня под дверью штабелями — зрелище жалкое и противное, — ожидая, когда я их отмудохаю, и я говорил: «Следующая...» Я говорил «Next»[124] и снова сглатывал слюну. А потом говорил себе: «Вот в эту я и спущу». Вот такой у меня был прикол. Поэтому я и говорю: мы не «Калашниковы». Хотя нет: однажды я кинул семь палок подряд, но сам не знаю, как это получилось... Я был...
БАЙОН: Тебе было больно потом?
С. ГЕНЗБУР: Я был мальчишкой, да, было неприятно. Ну, и девчонке тоже было больно: слизистая была совсем сухая; приходилось смачивать слюной и т. д.
БАЙОН: Вот что я хотел от тебя услышать еще раз: «Чем более dirty, тем лучше». Можно подробнее?
С. ГЕНЗБУР: Это определенный подход к сублимации. Как подход Фрэнсиса Бэкона[125]. То есть животное начало плюс эстетизм. Здесь происходит борьба с эстетизмом. Потому что щуп — мерзок. А щель еще омерзительнее. А дырочка в попке — нет, здесь все ясно.
БАЙОН: «Морщинисто, сумрачно щель лиловеет...»[126]
С. ГЕНЗБУР: Юноша, похоже, не на шутку начитан.
БАЙОН: Если говорить о сальностях, какая...
С. ГЕНЗБУР: А еще есть фраза Малларме...
БАЙОН: «Как бледно-розовый подводный перламутр»[127].
С. ГЕНЗБУР: Фу, долой! «Обуреваемая бесом негритянка».
БАЙОН: А это откуда?
С. ГЕНЗБУР: Ну, как. Это «Обуреваемая бесом негритянка».
БАЙОН: Да нет, я про другую строчку... «И приближает зев причудливого рта».
С. ГЕНЗБУР: Какая жуть!
БАЙОН: Возвращаясь к сальностям и к низкому жанру, какие части или какая часть у тебя самая чувственная?
С. ГЕНЗБУР: У женщин — я знаю: это межножье, но не в центре — там полость, нет, промежность, пах...
БАЙОН: Ты хочешь сказать, нежная часть ляжки?
С. ГЕНЗБУР: Да, именно так. Хотя, нет. Термин некрасивый. «Ляжка»! Фу! «Ляжка» звучит скверно... Нет, это верхняя часть ноги, часть, освобожденная от подвязок... А моя нежная часть — это яички.
БАЙОН: Так.
С. ГЕНЗБУР: И язык. Который говорит — ну, не на жаргоне, а... ну, не знаю, на всех языках. А еще дырочка в попке; так называемый розовый лепесток. Розовый лепесток — это правильно, потому что непонятно, идет ли речь о мужчине или о женщине. Это неплохо...
118
Кто автор? Конечно же, «божественный Маркиз», Донасьен Альфонс Франсуа де Сад (1740–1814), французский писатель, чье творчество — одновременно теория и иллюстрация садизма — выражает патологическую двойственность натуралистской и либеральной философии века Просвещения. Театральные описания пыток, убийств, изнасилований представляют нарочитую эротичность, сексуальную избыточность, но, по сути, низводят персонажей до биологических механизмов, что делает произведения если не утопическими, то абсолютно фантастическими. В 1772 году Сад был заключен в тюрьму по обвинению в разврате, но освобожден в 1790 году, во время Французской революции, что позволило ему напечатать написанный в заключении роман «Сто двадцать дней Содома» (1782–1785). Написанные позднее «Жюстина, или Несчастья добродетели» (1791) и «Философия в будуаре» (1795) были конфискованы при втором заключении, уже в лечебнице для душевнобольных, где автор провел одиннадцать последних лет своей жизни.
119
Игра слов: в perfo, сокращенной форме performance («достижение», «рекорд») заключена аллюзия на perforation («перфорация», «пробой», «отверстие» и т. д.).
125
Фрэнсис Бэкон (Francis Bacon, 1909–1992), английский художник, автор фигуративных работ с характерно яркой цветовой гаммой и безжалостной деформацией изображаемых персонажей.
126
«Морщинисто, сумрачно щель лиловеет...» / Obscur et froncé comme un oeillet violet, начальная строка сонета Рембо под названием «Идол — сонет о заднице с дыркой» из цикла Poèmes dans l’album zutique (1871).
127
«Pâle et rose comme un coquillage marin» / «бледно-розовый, как ракушка морская»; «Une négresse par le Démon secouée» / «обуреваемая бесом негритянка»; «Avance le palais de cette étrange bouche» / «и приближает зев причудливого рта» — строки из стихотворения Малларме, напечатанного в сборнике Le Parnasse contemporain (1866).