— Не глядите боером! — крикнул один с галереи.
— Как поживает Крюгер? Вы его еще не отправили к праотцам? — крикнул другой.
— Veni, vidi, vici!
— Как по-латыни будет Родс (Rhodes), — спрашивает одна группа, а другая на это отвечает: — „Родосский Колосс“. Снова гремят крики „ура“».[164]
Вернулось к Родсу и поклонение высшего света (а может быть, оно и не покидало его?). Леди Асквит вспоминала потом, как она на одном из лондонских раутов не могла даже приблизиться к Родсу: его окружали, даже у ног его сидели дамы высшего света, а он возвышался среди них «как бронзовая статуя».
Верховным комиссаром Южной Африки в 1897-м стал Альфред Милнер, человек решительный и жесткий в проведении своей линии. А линия его в южноафриканских делах была той же, что у Родса. Это скоро увидели все.
Родс подогревал имперские чувства не только своими победами, но и неудачами. Антибританская кампания в Германии и в Трансваале не ослабила этих чувств. Наоборот.
Так национализм зачастую рождает встречный национализм. Шовинизм рождает шовинизм. И они растут, дразня друг друга и озлобляясь, пока не доходят до жестокой схватки, а за ней и катастрофы, большей или меньшей, но неизбежной для обеих сторон.
О катастрофе Родс вряд ли думал. Он с радостью видел, что не прошло время его идей. А значит и его время.
Оправившись после провала набега Джемсона, Родс все больше ожесточал свои филиппики против Крюгера и «крюгеризма». Чемберлен и Милнер действовали в том же духе.
Английское правительство во все более ультимативном тоне добивалось от Трансвааля избирательных прав для ойтландеров. Чемберлен даже с трибуны парламента угрожал Трансваалю войной и призывал англичан «поддержать свое правительство в осуществлении любых мер, которые оно сочтет необходимыми, чтобы обеспечить справедливое отношение к британским подданным в Трансваале».[165]
И эти требования подкреплялись военными приготовлениями.
Трансваалю грозили войной во имя тех же целей, ради которых Родс организовал набег Джемсона и мятеж в Йоханнесбурге.
ТОГДА В ТРАНСВААЛЕ
Вести и слухи об англо-бурской войне когда-то ловили на всех материках, во множестве стран. Два с половиной года, с октября 1899-го до мая 1902-го. А что теперь осталось в памяти? Несколько строчек в школьном учебнике да еще песня: «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, Ты вся горишь в огне…»
Песню помнят. Во всяком случае ее первые строчки.
Те, кому больше пятидесяти, могли видеть трофейный немецкий фильм, он шел у нас в 1946 году под названием «Трансвааль в огне». Правда, с историческим антуражем сценаристы и режиссеры считались мало. Начальника английского концлагеря они сделали похожим на Уинстона Черчилля, только не по годам пожилого и толстого. Огромную бутыль «Ройал виски» поставили у постели королевы Виктории, которой шел девятый десяток. Но основная канва событий все же была соблюдена. И еще говорили тогда, что заключенные английских концлагерей в этом фильме — это действительно заключенные из гитлеровских лагерей смерти.
Что же еще помнится? Вот поговорка у курящих: «Третий не прикуривает». Вроде бы она тоже пошла с той войны. Считалось, что, когда зажигается спичка и прикуривает первый, бур берет винтовку, когда прикуривает второй — бур целится, а когда третий — стреляет, и обычно без промаха.
Да, и, конечно, читая об Уинстоне Черчилле, Ллойд Джордже, южноафриканском премьер-министре Яне Смэтсе или фельдмаршале Китченере, неизбежно встретишь упоминание, что известность к ним пришла как раз с той войны. Читаешь о Махатме Ганди — что он служил в английских вспомогательных частях, носил раненых. Об Александре Гучкове, председателе Государственной думы, принимавшем потом отречение у Николая II, — что он сражался добровольцем на стороне буров. Об основателе бойскаутского движения Баден-Пауэле — что первыми бойскаутами он считает мальчишек, которых посылал связными из осажденного бурами Мафекинга. О Конан Дойле — что он работал главным хирургом в южноафриканском полевом госпитале. Об Эдгаре Уоллесе или Редьярде Киплинге — что они отправились на Юг Африки военными корреспондентами. Там родились и стихи, ставшие потом песней:
Пожалуй, и еще какие-то приметы той войны уцелели в нашей памяти. Но все равно, разве сейчас, после двух мировых войн, можно себе представить, как потрясла мир та первая большая война нашего века? Теперь она не кажется ни крупной, ни такой уж страшной.