— Мне хочется заметить, досточтимый мессер сенатор, — осторожно сказал он. — Вам просто непривычно, что человек незнатного происхождения может замахнуться в мыслях на нечто большее, что предоставлено ему судьбой. Однако пост великого Канцлера именно таков, что человек невысокородный как раз может возжелать гораздо большего и в нём могут закипеть неведомые патрицию страсти!
— Какие же?
— Например, титулы! Получение дворянства! Разве может кто-нибудь из читтадини, пусть даже самый достойный, сравниться в правах с патрицием? Даже самым ничтожным, который годами не является на заседания Большого Совета, или бедным, у которого дочери сидят безвылазно дома, так как у них нет платьев, чтобы выйти из дому! Однако все они сохраняют свои права как члены Большого Совета и справедливо цепляются за свой статус, как за единственное достояние.
— Согласен, — сказал Лунардо. — Наша элита зависит от бедных нобилей[113], которые доминируют в Большом Совете. Но вы хотите сказать... Как Канцлер может стать нобилем?
— У нас — никак. Я и предположил, если в заговоре замешаны испанцы и имперцы, они могут пообещать своему сообщнику дворянство. Да что там дворянство — титул маркиза или графа где-нибудь в Неаполитанском королевстве. Однако хочу заметить, что Канцлер у нас пока лишь на подозрении! Искать мотивы предательства необходимо, но пока преждевременно, поскольку нет даже косвенных доказательств его вины. Агостино Оттовион — человек чрезвычайно достойный и уважаемый!
— Мне тоже тяжело даются подозрения! Я считаю его своим другом! — проговорил с горечью Лунардо.
— Как вы думаете, зачем он вызвал нас так срочно?
— Не знаю! Когда он обратился ко мне, то объяснял, что подозревает наличие заговора. В чём мы и убедились. Но если он сам заговорщик, следовательно, он знал, что мы увидим. Более того — чтобы мы это увидели. Зачем? Чтобы заставить нас действовать? Что конкретно? То, что мы делаем сейчас? Но мы намереваемся разоблачить заговорщиков. Ему тогда зачем это нужно?
— Ну хорошо, — сказал фра Паоло. — У нас есть возможность установить, заговорщик он или нет?
— Я размышляю над этим, — отозвался сер Маркантонио. — Проверить мы можем, если зададим ему несколько вопросов. Мадонна! Если он заговорщик, он должен помешать нам узнать правду о крепости Клисса!
— Почему вы не отказались от срочного приглашения, такого странного и непонятного? И зачем ему священник? Зачем ему понадобился священник?
— Надеюсь, что не для нашего последнего причастия.
К берегу причалили на рассвете. Мглистый туман стелился по воде и по болотистым берегам Бренты. Вилла, а точнее загородный дом Канцлера, находилась недалеко от реки — рукой подать, но сейчас её было не видно. Дорога скрывалась в сероватой пелене.
— Лучшее время для засады, — хмыкнул Пьетро, но тут же подавил усмешку, когда остальные мрачно на него цыкнули.
Их было слишком мало. Каждый держался правой рукой за рукоятку пистолета, заряженного ещё на судне, и левой — за кинжал; группка помощников двигалась по тропинке: впереди Джироламо и оба Джанбаттисты, прикрывая Лунардо и монаха, Пьетро — позади. Вот и дом, двухэтажное каменное строение. У ворот слуга, высокий крупный заспанный парень, заметно оживился при появлении гостей и провёл их в дом. Беспечный и заспанно-невинный вид слуги ещё более настораживал. Лунардо, фра Паоло и Джироламо прошли в комнату на втором этаже, где их ожидал хозяин. Оба Джанбаттисты с оружием наизготовку встали перед дверьми, а Пьетро, воспользовавшись туманом, исчез в кустах и скрытно обошёл вокруг дома, обследовав двор и сарай.
Агостино Оттовион встретил гостей крайне беспокойным. Под слезящимися покрасневшими глазами Канцлера набухли большие мешки. Он с горячностью пожал руку Реформатору, поклонился фра Паоло и кивнул Джироламо. Пригласил старших сесть.
Сер Маркантонио уселся и обозревал Канцлера самым невинным взором. Ничего было невозможно прочитать на его лице с короткой окладистой седой бородкой. Ни малейший мускул не дрогнул, не выдавал его внутреннего напряжения.
Фра Паоло, невысокий человек, старше сорока, приятной наружности, со спокойным умным лицом и аккуратной фигурой, смущённо прятал свой взгляд за складками капюшона рясы.
Джироламо смотрел на падроне и в который уже раз дивился его самообладанию. Сам он таким хладнокровным не был. Его рука держала рукоятку спрятанного под плащом кинжала. Он сжимал её с силой, словно передавая пальцам и рукоятке всё своё напряжение. Лунардо подметил возбуждённое состояние своего помощника и несколько раз бросил на него выразительный взгляд, заставив убрать руку с кинжала.