С наилучшими пожеланиями, Агостино Оттовион.
Приписка М. Лунардо: Уверен, что арестовать Альберти не успеют. Он либо сбежит, либо нападёт на крепость!»
Глава 26
Отряд из семи вооружённых всадников ворвался на городской мейдан[117] в полуденный час. Городок казался вымершим. Всё живое спряталось в тени. Несколько торговцев на порогах своих лавок клевали носом. Даже у харчевни было тихо. Мясник улёгся под навесом на глиняный пол среди роя жужжащих мух. На пороге лавки сидел мальчишка и, как собака кость, грыз стручок рожкового дерева.
— Эй, оглан! — резким голосом позвал его всадник с голубыми глазами. — Где тут дом лекаря-сефарда?
Мальчишка вздрогнул. Говоривший был похож на каймакама118, но почему-то у него на голове болтался, как рукав, янычарский кече. А отец говорил ему, что янычарам запрещено скакать на конях. Мальчуган вскочил, махая испуганно рукой куда-то в сторону холма.
— Покажешь! — распорядился всадник, и отряд погнал мальчишку впереди себя по дороге.
На склоне холма, ткнув пальцем в забор, где за калиткой в тени ухоженного сада расположился уютный глиняный дом, мальчишка убежал. Было тихо и безлюдно. Только несколько женщин из деревни при виде всадников мелькнули как призраки в чёрных балахонах и скрылись.
Спешившись, отряд вошёл во двор.
Лекарь Еросолино проснулся от настойчивого стука в дверь. Стук усиливался. Пожилой, крупный, полный человек, он тяжело поднялся с ложа, раздвинув полог постели и привёл себя в порядок. Больные часто не давали ему отдохнуть, поднимая в любое время, но он давно смирился, принимая это как одну из тягот своего лекарского служения.
Его занятие, приносившее ранее немалый доход, последний год, пока в Маниссе находилась резиденция наследника престола, вместо него приносило одни лишь заботы. В городе, да и во всей округе почти не осталось богатых зажиточных семей, способных отблагодарить хорошего лекаря. Ну, семья каймакама, уездного начальника, ещё три-пять семей. Все остальные потянулись в Стамбул.
Собирался и Еросолино. Но не решился — семья нового султана забыла его, а в серале при дворе да и в столице было много своих лекарей. А перебираться и самому начинать дело в Стамбуле — он был слишком для этого стар.
Служанка уже отперла засов. Он слышал тяжёлые шаги многих ног. Затем они вошли в его покои. Он только раз взглянул на высокого, в красном кафтане, смуглого какой-то светлой желтоватой смуглостью светловолосого человека с голубыми глазами. И тут же нахлынул страх. Еросолино почудилось, что перед ним ангел смерти с алыми крыльями. За ним стояли огромный лысый великан с чёрными усами и бородой и трое очень угрюмых стражников.
— Убери старуху, — сказал белокурый.
Еросолино сделал жест, служанка поспешно исчезла.
После этого он застыл, словно парализованный глядя на них, уже догадавшись обо всём и не в силах вымолвить ни слова. О, он давно знал, что так и будет! Что они все узнают. Но как? Как они узнали? Неужели Елена выдала его?
Вдруг один из них подскочил и ударил старика в лицо.
— Неверный пёс! — взвизгнул он.
Лекарь отлетел к ложу, перелетел через него и упал на ковёр, хрипя и выплёвывая из окровавленного рта зубы. Он лежал на ковре, не в состоянии подняться. Двое слуг подскочили к нему. Рывком подняли на ноги. Ударили ещё и ещё. На этот раз молча.
— Где твои инструменты? — спросил спокойным, почти безразличным тоном белокурый, встав подле доктора, лицо которого превратилось в кровавую лепёшку.
— Сжалься, эфенди! — еле слышно прошептал он. На губах его пузырилась кровавая пена. Взор помутнел.
Две слабости погубили его — любовь к золоту и доброта. Он не смог отказать Елене в её безумном, но осуществимом предприятии. Она так молила его, так страдала, что его сердце таяло от жалости. И уж тем более он не смог устоять перед большим кожаным мешком, набитым цехинами и драгоценностями.
Белокурый сделал знак, слуги отскочили от Еросолино, и тот упал на колени, а потом бросился в ноги белокурому, пытаясь их ухватить.
Белокурый сел на банкетку.
— Ты расскажешь мне все про шахзаде и его мать. Если нет, тогда ты расскажешь даже то, чего не знает и сам шайтан, — сказал он, оглядывая старика своими прозрачными глазами.