Иногда он просто стоял здесь, мог битый час притворяться, что ждет автобуса, а на самом деле всего лишь согревался сладкой мечтой из форточки. В один из своих приходов сюда он поймал себя на том, что косит глаза на стоянку такси на другой стороне. Он чуть приседал, подгибая колени, пытался разглядеть лица водителей и не сразу понял, на что он надеется. Устыдившись, он быстро распрямился и поспешил прочь.
Шагги зашел в пекарню. Увидел офисных девиц в длинной очереди за горячей выпечкой. Он стоял и терпеливо ждал, слегка прикрыв веки в сладковатом тепле. Розовощекая продавщица поскребла на затылке сеточку для волос, он попросил у нее два клубничных пирожных. Она стала укладывать пирожные в бумажный пакет, а глянцево-красный джем начал размазываться и прилипать к бумаге.
– Извините, миссис, не могли бы вы положить их для меня в коробочку?
– Коробочки для тортов, сынок, – категорически сказала она, скучающе двигая челюстью.
Шагги накрутил на палец пятифунтовую купюру. Жалованье ему полагалось только на следующей неделе, но он сказал:
– О’кей, тогда я возьму четыре пирожных, пожалуйста. Это подарок.
Женщина фыркнула, но злобы в ней не было.
– Так и нужно было сказать, Казанова. Я же не знала, что обслуживаю последнего из крупных мотов.
– Нет, все не так, – пробормотал Шагги, прижав подбородок к груди.
Двумя быстрыми поворотами кисти женщина собрала коробку. Красные пирожные напоминали четыре рубиновых сердца. Он расплатился, накинул капюшон на голову и вернулся под затянутое тучами небо. Деньги сделали свое дело: теперь, когда он разменял пятерку, ноги сами понесли его в маленький магазин, где он потратил немного мелочи на большую бутылку шипучки. С рыбными консервами в пакете и рубиновыми сердечками он прошел по длинной улице. Прошел по старой части Торгового города, а когда миновал Тронгейт и Солтмаркет[164], снова оказался на берегу широкой реки. По пустому берегу он добрался до выхода на Шипбэнк-лейн. Под навесом старого железнодорожного вокзала Святого Еноха сбивались в кучки мужчины в футболках и тонких костюмах. Они тряслись от холода и шумно переговаривались, продавая пиратские видеокассеты, доставая их из помятых картонных коробок. Женщины не замечали их, спускаясь по узкому переулку с сумками, набитыми секонд-хендом, купленным ими на рынке наверху[165].
Он нашел ее в том самом месте, о котором она ему говорила.
Девочка сидела против входа на рынок на низкой ограде, словно приржавев к металлу. Под мелким дождем ее волосы стали идеально прямыми, а в больших кольцах сережек она казалась еще младше, хотя и без того была ребенком. Шагги расстроился, увидев ее такой осунувшейся и худой. Когда он увидел ее в первый раз с Кейром Вейром за год до смерти Агнес, в ней чувствовалась дерзкая отвага. Она казалась мудрой, смелой, а теперь он понял, что все это было детским притворством, крикливой бравадой, прикрывавшей боль внутри. Теперь ее привлекательное веснушчатое лицо закрылось в целях самозащиты. Ее губы почти всегда были поджаты, глаза-изюминки постоянно и настороженно стреляли в оживленную толпу: не началась ли там какая-нибудь буча. В ней появилась какая-то окаменелая твердость, она носила ее, как броню, и часто забывала снимать.
– Ты не спешил. Я промокла до нитки, – сказала Линн Келли. Между ног она держала два полиэтиленовых пакета, готовая оборонять их от чьих-либо покушений.
– Извини, – сказал Шагги. Он забрался на ограду рядом со своей подругой и сел, как она, пригляделся к ее позе и поправил свою, чтобы были одинаковы. Он уже догнал ее в росте, даже обогнал и теперь протянул руку и потер ее запястье там, где рукава никогда не закрывали кожу.
– И что ты хочешь делать? Прогуляться немного?
Линн ухмыльнулась.
– Хорошо, что мы с тобой не крутим любовь. – Она щелчком отправила в лужу пережеванную резинку. – Ты абсолютно предсказуем.
– Извини.
Она провела рукой по его щеке, потом грубовато толкнула его.
– Да шучу я. Конечно, мы прогуляемся, что нам еще делать? – Она принялась возиться с пакетами, лежавшими у ее ног. – Только позволь, я сначала сделаю кое-что, ладно?
164
«