– Илья...
Он, вздрогнув, обернулся. Настя, сонно улыбаясь, смотрела на него из-под опущенных ресниц. Илья смущенно, словно его застали за чем-то дурным, отодвинулся от зеркала.
– Ты чего? Ты спи... Разбудил, что ли?
– Нет, я сама...
– Как ты, девочка? – Илья растянулся на животе рядом с женой. – Ноги не болят? Под солнцем не уморилась?
– Да хорошо все, не бойся. И вовсе не... не беспокойся. Я... – Настя виновато улыбнулась. – Я ведь слышала, что вы с Варькой говорили. Я всему научусь. У меня прабабка таборной была... А что смеяться будут – так ничего, встряхнусь да пойду. Мне...
Илья не дал жене договорить, губами закрыв ей рот. Обнял, притянул к себе, чувствуя, как дрожат руки, как снова горячей волной подступает одурь. Дэвла, не порвать бы опять все на ней, мелькнула последняя здравая мысль, Варька голову снимет, у нее ведь тряпок не мильон... Но пуговицы старой таборной кофты снова посыпались, как сухой горох.
– Илья! Илья! – всполошилась Настя. – Да что ж ты делаешь?! Дэвлалэ, стыд какой, там же Варька... Она девка, ей нельзя... Илья, уймись!!!
– Моя Настька... – шептал он, задыхаясь, неловко целуя ее губы, лицо, руки, грудь в разорванном вырезе. – Моя, господи, моя...
– Твоя, твоя, кто отнимает...
– Пусть попробуют только! Убью! Всех убью! Ты меня любишь? Ну, скажи, не ври только, любишь?!
– Люблю, люблю, успокойся, ради бога... Дождись ночи, бессовестный, нельзя же так...
Варька снаружи недоверчиво прислушалась к возне в скрипящей и ходящей из стороны в сторону кибитке, нахмурилась. С сердцем сплюнула в пыль. Неожиданно широко улыбнулась и запела – во весь голос, заглушив звенящего под облаками жаворонка:
– Ай, мои кони, да пасутся, ромалэ, в чистом по-о-оле!..
На третий день миновали Можайск. Погода стояла сухая, теплая, солнце катилось по небу, как начищенный таз, источая не по-весеннему жгучую жару. Погони из Москвы, которой опасался Илья, так и не последовало, торопиться уже было некуда, и он не гнал гнедых. Выезжали до рассвета, неспешным шагом ехали целый день, к закату искали речушку или полевой пруд, чтобы набрать воды для ужина и дать напиться коням, разбивали шатер. Еды Варька захватила из Москвы в достатке, и идти в деревню «тэ вымангэс»[9] им еще ни разу не пришлось. Илья и Настя спали в шатре; Варька располагалась снаружи, на рогоже, у самых углей, – как ни настаивала Настя, чтобы она тоже забралась под полог.
– Еще чего! – смеясь, отмахивалась Варька, когда Настя в сотый раз выглядывала из шатра и манила ее. – Я ночью спать люблю, а не непотребство всякое слушать.
– Да пусть Илья снаружи спит! Ты же замерзнешь!
– Я брату родному не врагиня! И как я замерзну-то? Ночь теплая, и угли не потухнут... Тут главное – пятки не подпалить... Спи, спи, сестрица. – и Варька сворачивалась клубком, как еж, на рогоже, бесстрашно ложась спиной к потухавшему огню.
– Может, ведро с водой рядом поставить? Зажарится еще... – не успокаивалась Настя. Илья хохотал:
– Да угомонись ты! Варька – таборная, зимой на снегу заснет и не чихнет! Иди ко мне лучше...
Через три дня кончилась еда. Варька утром вытряхнула из котелка две последние сморщенные картошки и ссохшийся кусок соленого сала.
– На день вам хватит?
Настя кивнула, Илья кисло поморщился. Варька пожала плечами.
– До вечера дотянете. А остановимся у Крутоярова, схожу туда, – поймав взгляд Насти, она пояснила: – Деревня большая, богатая, скотины много держат, и барин бывший при них же живет. Чем-нибудь да разживемся.
– Как же... – проворчал Илья. – У них сейчас тож животы к спинам подводит, еще не отпахались даже, хлеб прошлогодний вышел весь. Дулю с маком они подадут!
– Значит, дулю с маком есть и будешь, – невозмутимо сказала Варька. – Едем, что ли?
Илья угрожающе пошевелил кнутом. Варька с притворным ужасом прыгнула в бричку. А Илья, поймав испуганный взгляд стоящей у колеса жены, поспешно опустил кнут и, пряча глаза, заорал на лошадей:
– Да пошли, что ли, дохлятина, живодерня на вас!..
Гнедые неохотно тронули с места. Настя на ходу тоже забралась в бричку, уселась рядом с Варькой, которая ловко щелкала семечки, выкидывая шелуху в убегающую из-под колес пыль. Через полчаса молчаливой езды Варька удивленно покосилась на невестку:
– Чего это ты смурная? Спала плохо? Ложись сейчас да подремь малость... Дорога длинная еще.
– Я – нет... – Настя тихо вздохнула. Осторожно взглянула на Варьку. Та ответила еще более изумленным взглядом.
– Да что с тобой, сестрица?
– Варька... Ничего, если спрошу? Илья, он... Он что, кнутом тебя бил когда?!
С минуту Варька ошарашенно хлопала ресницами. Затем схватилась за голову и залилась таким смехом, что в бричку сердито заглянул Илья.
– Ты чего регочешь, дура?! Кони шарахаются!
– Поди прочь... – вытирая слезы, отмахнулась от него Варька. Когда голова Ильи исчезла, она шумно перевела дух, подняла глаза на Настю.
– Ну, сестрица, умори-ила... Не бойся, тебя он в жисть не тронет. На том крест поцелую.
– А тебя? – упрямо спросила Настя. Помолчав, понизила голос. – Знаешь, я одиножды с Митро в табор увязалась, он коней менял, а я по сторонам сидела-глядела. Так увидела, как цыган свою жену или сестру за что-то хлестал... Ой, господи! Я потом всю ночь спать не могла!
– Да-а... – вздохнула Варька. – Погоди, еще не того наглядишься.
– Так Илья тебя?..
– Да что ж ты пристала, как репей осенний! – рассердилась Варька. – Ну, было дело один раз! Да не ахай ты, говорю – один! Разъединственный, и тот нечаянно! Илья тогда с базара злой пришел, пьяный – проторговался... А я под руку попалась, сама была виновата. Он всего раз меня и зацепил, и то скользом, я к Стехе в шатер сбежала, спряталась. Лежу там под периной, реву... Не больно, а обидно, сил нет! А наутро Илья проспался – и не помнит ничего! Я уж отошла, ему и говорить не хотела, так цыгане рассказали. – Варька с досадой поморщилась. – Весь день потом около меня сидел, подмазывался...
– Сколько вам лет тогда было? – тихо спросила Настя.
– Ой, не помню... Может, шестнадцать, а может, восемнадцать. Не мучайся, сестрица. Ничего такого не будет. Да если он к тебе прикоснется, я сама ему горло переем! Пусть потом хоть убивает!
Настя задумчиво молчала. Варька, озабоченно косясь на нее, затянула было негромкое: «Не смущай ты мою душу...», но невестка так и не присоединилась к ней.
К Крутоярову приехали засветло: солнце едва-едва начинало клониться к закату и висело потускневшей монетой в блеклом от жары небе. Илья остановил лошадей на окраине деревни, на пологом берегу узкой речонки, лениво текущей между зарослей ракитника, распряг уставших гнедых, вытащил жерди для шатра.
– Выбрал место, черт... – пробурчала Варька, с сердцем ломая о колено сухие ветви для костра. – На самом конском водопое! Со всей деревни сюда, поди, гоняют!
– Ну и что? – удивилась Настя. – Мы же в сторонке... Разве помешаем?
Варька еще больше нахмурилась, но пояснять не стала. Не глядя, бросила брату:
– Сам огонь разожги, я в деревню пошла!