После ужина Джим Фергессон сделал то, что в последние годы стало для него естественным. Он включил телевизор и поставил перед ним свое мягкое кресло.
Ну вот, опять, сказала бы его жена, оставайся она по–прежнему дома. Но сегодня у Лидии был семинар; ее подвозили туда на автомобиле — тот просигналил, и она тут же вышла со своими книгами, надев пальто и туфли на низком каблуке. Так что ее здесь не было, чтобы это сказать.
Его сознание, однако, сказало это за нее.
На экране Граучо Маркс[3] оскорблял какого–то типа в костюме, подошедшего к нему и ухмыляющегося. Что бы Граучо ни говорил, тип продолжал ухмыляться. Очень смешно. Глядя на это, Джим Фергессон начал беспокойно ерзать. Наконец он выключил телевизор.
Но все ли это, что сейчас идет? — спросил он себя. Он поспешно включил телевизор и стал пробовать счастья на других каналах. Вестерны, групповое обсуждение какого–то вопроса… Он снова выключил телевизор. Куча тупиц, подумал он. Особенно эти гомики, ухмыляющиеся кривляки, ломающиеся перед женщинами, подающие блюда, целующие пожилых дам в щечку. Вопросики идиотские: викторина. Ну и жулья там у них было, думал он. Во всяком случае, тот, который ушел. В особенности тот. Интеллектуал. Ну и жулик! Он так нравился Лидии, этот Ван Дорен[4]. Он и вправду их завораживал. Но меня он своими манерами не привлекал никогда. Образованной чушью. Этим лощеным фасадом, который их научают на себя напускать.
Подойдя к шкафу, он достал из него куртку. Такое, пусть не регулярно, а лишь время от времени, находило на него и в прошлом. Выйдя на улицу, он запер входную дверь (плохо будет, если у нее не окажется при себе ключей) и уселся в припаркованную у дома машину. Минуту спустя он уже ехал по темной улице, направляясь в сторону Сан–Пабло и своей мастерской.
Вот чему должны бы учить в колледже, думал он. Давать знания, позволяющие распознать хорошего человека, когда таковой тебе встретится. Но посмотри на Лидию, очарованную Ван Дореном. И посмотри на Элджера Хисса[5]; посмотри, как все его превозносили, потому что у него такая утонченная внешность, точеное лицо, достоинство, умение себя держать, воспитанность, пусть даже он и был коммунистическим шпионом… даже Стивенсон к нему благоволил. Мы могли бы получить президента, который вручил бы страну тем педикам–гарвардцам из госдепартамента в их полосатых штанах. Единственным, кто видел их насквозь, был старина Джо, и они достали его; они ополчились на него, потому что тот был чересчур уж грубый. Называл вещи своими именами.
Джо Маккарти, подумал он, видел насквозь лжецов и жуликов, заправляющих в обществе. Из–за этого он и умер.
Когда впереди появилась авеню Сан–Пабло с ее огнями, Джим Фергессон свернул к обочине; он замедлил ход машины, но возле своего гаража не остановился. Вместо этого он проехал еще квартал и остановился у красной неоновой вывески: «Клуб Динь–Дон». В этот бар он приезжал, когда у него возникало соответствующее настроение.
В баре было очень много народу; когда он открыл дверь, его сразу захлестнул приятный ему гомон. Приятны были запахи людей, добрые теплые запахи; дружелюбие, смех, разгул жизни — его характерные движения и краски. Он отыскал себе местечко у стойки и заказал «бурджи».
Среди посетителей имелось даже несколько женщин. В большинстве, однако, пожилых. С первого взгляда было ясно, что они крикуньи и уродки. Он отвернулся.
Недалеко от входа высокий негр лет тридцати пяти, в пальто и коричневом свитере, надувал воздушный шарик. На полу рядом с ним, высунув язык, тяжело и часто дышал упитанный черно–белый спаниель. Все, казалось, смотрели на пса. Негр надувал шарик, и тот становился все больше; люди вокруг выкрикивали разные предложения.
Что это? — полюбопытствовал Фергессон. Он повернулся, чтобы посмотреть.
Пес, тяжело дыша, уселся на задние лапы. Он не сводил глаз с шарика, который теперь был размером с арбуз. Шарик был красным. Негр, смеясь, отвел его ото рта и утер губы тыльной стороной ладони. Смех мешал ему надувать дальше.
— Слышь, — сказал кто–то из его приятелей, протягивая руку. — Дай–ка его мне.
— Нет, я сам надую; ему больше нравится, когда надуваю я.
Он снова стал дуть, шарик распухал, собака смотрела. Внезапно плечи негра затряслись, и он выронил шарик. Тот с шипением устремился прочь. Множество ладоней хлопали по нему, когда он скакал по полу. Пес заскулил и бросился за шариком, потом повернул обратно. Его округлое туловище подергивалось. Прислонившись к стене, негр беззвучно смеялся, а его друзья шарили меж столов и стульев в поисках опустевшего шарика.
— У меня еще есть, — сказал негр, сунув руку в карман пальто. Оттуда, словно пальцы перчаток, показались шарики. — Ух ты, — изумился он, — да у меня здесь все шарики на свете; бросьте тот, он грязный.
На этот раз он стал надувать желтый шарик. Пес делал глотательные движения и то высовывал, то прятал язык. Странно, подумал Фергессон, а собаке–то что здесь нужно? Он подумал о своей собственной собаке, погибшей под колесами машины клиента. Та собака спала у него в мастерской, под машинами, которые он ремонтировал. Теперь прошло уже несколько лет.
Желтый шарик был полностью надут, и негр завязал его горловину. Пес, встав на ноги, алчно скулил, поднимая и опуская голову.
— Бросай ему шарик, — настаивала какая–то женщина. — Не заставляй его ждать.
— Давай, — сказал еще один из–за стола.
— Да не тяни ты, бросай.
Негр, высоко подняв шарик, позволил ему упасть. Пес поймал его носом и боднул. Шарик поднялся и перелетел через стол. Пес последовал за ним и снова его боднул; шарик взлетал и падал, а пес все время держался под ним. Люди расступались, чтобы дать ему дорогу. Пес с открытым ртом скакал по кругу, будто его упитанное тело было деталью цевочного зацепления, приводящего его во вращение. Он не видел ничего, кроме шарика, а когда на кого–нибудь натыкался, тот отодвигался, чтобы пес мог бежать дальше.
— Эй, эту собаку надо поместить в психиатрическую лечебницу, — обратился Фергессон к соседу по стойке.
Он начал смеяться. Он смеялся, пока не почувствовал, что из глаз у него льются слезы; откинувшись к стойке, он повизгивал от смеха. Пес метался между стульями и ногами людей, прыгая на шарик, ударяя его, вновь и вновь поднимая его в воздух, а потом, возбужденный, куснул его — и шарик лопнул.
— Тяф! — пропыхтел пес и остановился как вкопанный.
Глаза у него помутнели, он сел, хватая воздух огромными грубыми глотками. Казалось, у него голова идет кругом. Лоскуты, оставшиеся от шарика, собрал с пола молодой цветной парень в пурпурной рубашке — он осмотрел их, а потом спрятал в карман своей спортивной куртки.
— Господи, — сказал Фергессон, вытирая глаза. Пес устроился отдыхать, а негр опять надувал шарик. На этот раз голубой. — Сейчас снова побежит, — сказал он соседу по стойке, который тоже смотрел с ухмылкой на эту сцену. — Он что, так и бегает весь вечер? Не устает?
— Хватит, — сказал негр, выпуская воздух из шарика.
— Нет, давай еще, — потребовала женщина.
— Еще разок, — сказал кто–то у стойки.
— Он слишком устал, — сказал хозяин пса, засовывая шарик обратно в карман. — Позже, может быть.
— Ничего не понимаю. Какой прок от этого псу? — сказал Фергессон, обращаясь к соседу по стойке.
Тот, продолжая ухмыляться, помотал головой.
— Это против природы, — сказал Фергессон. — Извращение какое–то. Наверное, он ни о чем, кроме шариков, не думает, что днем, что ночью. Ни о чем, кроме шариков.
— Хуже, чем некоторые люди, — сказал сосед по стойке.
— У животных нет разума, — сказал Фергессон. — Не знают, когда надо остановиться. Ими завладевает какая–то идея, и все. Они никогда с ней не расстаются.
— Инстинкт, — сказал сосед по стойке.
Хозяин пса, высокий негр, переходил от стола к столу с открытой сигарной коробкой. Наклоняясь, он говорил с посетителями, и некоторые из них бросали в коробку монеты. Он достиг стойки.
4
Чарльз Ван Дорен (р. 1926) — американский писатель и редактор, звезда телевикторин 1950–х гг.; со скандалом ушел из программы «Двадцать один» канала Эн–би–си после того, как в 1959 г. признался комиссии Конгресса США, что получал правильные ответы от менеджмента программы.
5
Элджер Хисс (1904–1996) — высокопоставленный служащий госде партамента США и генеральный секретарь учредительной конференции Организации объединенных наций; в 1948 г. член Комитета по антиамериканской деятельности Ричард Никсон обвинил Хисса в шпионаже на СССР и добился его осуждения (на основании, как было показано в 1975 г., преимущественно сфабрикованных данных).