Петрюс Борель
Шампавер
Безнравственные рассказы
Заметка о Шампавере
Разочаровывать – всегда весьма тягостная обязанность. Мучительная повинность – отнимать у публики приятные обольщения, сладостные ошибки и ложь, к которым она привыкла, которым поверила. Нет ничего опаснее, чем поселять пустоту в человеческом сердце. Никогда я не стану заниматься столь рискованным делом. Верьте, верьте, тешьтесь обманом, пребывайте в неведении!.. Заблуждение почти всегда любезно и утешительно. Но хоть мне и претят всякого рода разоблачения, моя сугубая искренность велит мне раскрыть подлог, по счастью незначительный, – назвать имя того, кто скрылся за псевдонимом. Бога ради, постарайтесь не возмущаться, как это обычно бывает, когда вам говорят, что Клотильды де Сюрвильникогда не существовало[1] и что книга ее апокриф, что переписка Ганганелли и Карлино[2] – апокриф; что Жозеф Делорм[3] – вымышленное имя, а его биография – миф. Ради бога, ради бога! Умоляю вас, не возмущайтесь!..
Петрюс Борель наложил на себя руки этой весной: помолимся о нем, дабы душа его, в которую он, впрочем, не верил, нашла прощение у бога, которого он отрицал, дабы господь не покарал заблуждение тою же мерой, что и преступление.
Петрюс Борель, рапсод, ликантроп[4] покончил с собой; вернее, если уж говорить всю правду, которую мы обещали, убил себя тот бедный молодой человек, что скрывался под этим прозванием; он присвоил его себе чуть ли не с детства, поэтому мало кто из друзей знал его настоящее имя, и ни один никогда не узнал причины такого подмена. Был ли он к этому вынужден или это его причуда? Никто не знает. В былые времена в науке и литературе имя это прославил Петрюс Борель де Кастр,[5] ученый антиквар, врач Людовика XIV и сын поэта Жака Бореля.[6] Может быть, наш поэт происходил из этой семьи по материнской линии и просто решил присвоить себе имя одного из своих предков? Это никому неизвестно и, должно быть, никогда не узнается.
Во всяком случае, подлинное имя его было Шампавер, каковое и стоит на титуле этой книги.
Что может быть сладостнее, чем приобщение к духовному миру существа чувствительного, а значит и более высокого, чем мы сами, и которого уже нет на свете; нескромное желание стать сопричастным тайнам жизни большого художника или человека несчастного достойно всяческой похвалы! Интересно ведь, когда писатель стелет ковром всю подноготную дорогих нам людей! И хотя жизнь юного неудачника-поэта и не вызывает у вас столь сильного любопытства, я думаю все же, что вы отнесетесь со вниманием к тем подробностям и разного рода обстоятельствам его необычной судьбы, какие мне удастся откопать; только вот, к сожалению, известно-то о нем очень мало. Сам Шампавер не любил о себе говорить; он появился в мире как призрак: никаких сведений о прошлом, никакого намека на будущее.
Есть некоторые основания полагать, что происходил он из Верхних Альп и родина его – древняя Сегузия;[7] люди часто слышали, как он проклинал отца, выходца с гор, и с гордостью называл в числе своих соотечественников Филибера Делорма,[8] Мартеля-Анжа,[9] Сервандони,[10] Одрана,[11] Стеллу,[12] Куазевокса,[13] Кусту,[14] Балланша!..[15] Но родину свою он покинул еще в молодые годы.
По словам окружающих, выглядел он самое большее на двадцать – двадцать два года, но в чертах его была какая-то необычная серьезность, и тем, кто видел его впервые, он казался значительно старше.
Это был довольно высокий и стройный мужчина, можно сказать, даже несколько хрупкого телосложения; выразительный профиль, большие черные, с очень светлыми белками, глаза. Во взгляде его было нечто такое, отчего вам становилось не по себе, когда он впивался в вас; так взгляд змеи завораживает жертву.
Он пренебрегал обычаями нашего времени; подобно Леонардо да Винчи, он не обращал внимания на то, что принято, и с семнадцатилетнего возраста носил длинную бороду,[16] причем самые настоятельные просьбы никогда не могли склонить его с ней расстаться. В этом чудачестве своем он на четыре года предвосхитил последователей Анри Сен-Симона.[17] Чтобы читатель мог яснее представить себе его, достаточно сказать, что в нем было разительное сходство со святым Бруно.[18]
Голос его и обращение были мягкими к вящему удивлению тех, кто видел его впервые и кто по его писаниям – по стихам – представлял его себе в виде какого-то страшного людоеда. Это был человек добрый, мягкий, ласковый, гордый, упорный в делах, услужливый и доброжелательный; его любящее сердце amoroso con los suyos,[19] по дивному испанскому выражению, еще не было испорчено ни себялюбием, ни златом. Но, когда он бывал до глубины души оскорблен, ненависть его, как и любовь, становилась неукротимой.
1
Это имя в 20-е годы было предметом споров: действительно ли в XV веке существовала такая поэтесса и были ли подлинны ее стихи, опубликованные в 1803 и в 1823 годах? (Poésies de Marguente-Eléonore-Clotilde de Vallon-Chalys, dame de Surville, publiées par Vanderbourg Paris, 1803, Poésies inédites de Clotilde de Surville, publiées par Ch Nodier et de Rojoux Paris, 1823). Оба издания печатались по копиям, якобы снятым с рукописей поэтессы, однако самих рукописей никто никогда не видел. На мысль о возможности литературной мистификации наводили также особенности стиля опубликованных произведений. Среди усомнившихся в подлинности этих изданий был и Сент-Бев. Впоследствии было установлено, что это подделка, совершенная Жозефом-Этьеном де Сюрриль (1755–1798).
2
3
4
5
7
8
9
10
11
12
14
15
16
В эпоху Реставрации (1815–1830) бороду носили только немногочисленные «чудаки», к которым принадлежал и Шампавер (т. е. сам Борель). Уже в середине 20-х годов Борель таким способом выражает свое презрение к царящим в обществе вкусам и свою независимость. После Июльской революции (1830), изменившей многое в нравах общества, борода начинает входить в моду, и это новшество особенно привлекает демократически настроенных поборников «политики движения» Для Бореля и теперь, после революции, борода – не просто украшение, но своеобразный вызов обществу июльской монархии – так же, как его жилет à la Робеспьер и перчатки «цвета королевской крови», которыми он бравировал. Со всеми этими атрибутами непримиримого республиканца и в трехцветном обрамлении Борель был изображен на портрете художника Наполеона Тома (Napoléon Tom), выставленном в Салоне 1833 года.
17
18