– Я ношу в себе смерть, я не создан для того, чтобы жить, говорю тебе.
– Мало тебе девчонок, с кем отомстить за себя? Мало тебе места на земле, если тут стало не по себе? Поезди-ка по разным местам, чтобы все повидать, все услышать, всего коснуться, всего отведать, и вот, если на твоем пути ничто тебя не привлечет, не притянет, если нигде ты не будешь чувствовать себя хорошо, если ты не сыщешь берега, где бы захотелось раскинуть палатку, воротись – и тогда только настанет время уничтожить себя, и ты будешь прав, и я похвалю тебя за твою решимость.
Налей-ка мне, Альбер! Пуншу! Пуншу! Чтобы уснуть! Еще один бокал небытия. Неужели я все еще владею своим пытливым умом, скажи?
– В глазах людей – нет.
– Наконец-то…
Пасро кое-как добрел до постели и повалился. Альбер допил начатый бокал и ушел, выписывая ногами кренделя и весь наклонясь вперед, точно Пизанская башня[301] или Сен-северенская игла.[302]
V
Неблагопристойность
Было еще очень рано, в комнате мрачно догорали свечи. Пасро, бледный и изможденный, ругался самыми последними словами, лежа в постели и обрывая шнурок звонка.
– Черт знает что! Этого бездельника не дозовешься! Кошачий концерт, что ли, ему устроить, ну так на вот, получай! О черт! А вдруг он помер, а я теперь звоню по покойнику! Силы небесные! Этот олух, верно, занимается любовью в объятиях какой-нибудь дуры!
Крича так, словно одержимый, он дергал звонок то одной, то другой рукой: дзин! дзин, дзин! В конце концов шнурок оборвался, и кусок его остался у него в руке, как обломок шпаги у дуэлянта.
– Боже милостивый, господин Пасро, что-то у вас сегодня совсем терпенья нет!
– Лоран, ты вынуждаешь меня ругаться, черт полосатый! Три часа никак до тебя не дозвонюсь. Куда это ты провалился? Ждал, пока виселицу восстановят, что ли? Живо костюм мне приготовь, мне надо идти.
– Кто же вас знал, что вы вскочите чуть свет после вчерашнего? Погода прескверная, льет как из ведра; куда это вы пойдете?
– Костюм, говорят тебе, – мне надо идти! Пусть даже погода такая, что брехуна и то за дверь не выгонишь.
Лоран стал помогать Пасро, тот был так поглощен своими мыслями, что ничего не видел и не чувствовал.
– Прошу прощенья, ваша милость, только как сами вы сегодня не в себе, так и штаны-то у вас наизнанку надеты.
– Королевская рассеянность, достойная Меровингов!
– Ох, ох, милый барин, огорчаете вы меня, какой-то вы сегодня озабоченный и мрачный. У вас черная меланхолия.
– Чернее некуда.
– К завтраку-то вы воротитесь, барин?
– Не уверен.
– Послушайте, на дворе так льет и такой холод – поди, все на свете насмерть простудятся.
– Ну и пускай себе подыхают!
– Подождите немножко, либо наймите экипаж, либо уж зонтик, что ли, возьмите.
– Зонтик! Лоран, ты меня оскорбляешь. Изнеживающая вершина цивилизации. Воплощение, квинтэссенция и символ нашей эпохи![306] Зонтик!.. вот во что презренным образом выродились плащ и шпага! Зонтик!.. Лоран, ты меня оскорбляешь! Прощай!
Ветер хлестал его, дождь неустанно поливал – студент наш был похож на сушеную треску, которую вымочили за счет самого неба. И вот он стучится у запертых дверей какого-то дома на узенькой пустынной улочке Сен-Жан или Сен-Никола, что ниже бульвара Сен-Мартен. С несчастного ручьями лила вода, как из опрокинутого горшка. И это он, в такой сильной степени страдавший водобоязнью, умудрился пройти через весь город, втянув голову в плечи, не обращая ни малейшего внимания на ливший как из ведра дождь! Прохожие покатывались со смеху, глядя, как он шагает с сосредоточенной невозмутимостью дервиша, но он ничего не слышал, твердо переступая через потоки и ручьи, которые струились на его пути, а по временам еще вдохновенно декламировал знаменитые стихи из «Эрнани»:
Он долго ждал у запертой двери. Наконец ему все-таки открыли.
301
302
303
Начало известной шутливой песенки о франкском короле Дагобере (VII век), самом известном из династии Меровингов.
306
Зонтик неслучайно превращается у Бореля в «символ» эпохи – новой, буржуазной монархии: король Луи-Филипп, желая изобразить из себя «народного» монарха, взял за правило ежедневно прогуливаться по улицам Парижа в костюме буржуа и с зонтиком в руках. Этот маскарад часто вызывал насмешки демократов.
307
Перевод Вс. Рождественского. Цитируя подходящие к случаю стихи из «Эрнани» (акт I, сцена II), Пасро не только обнаруживает свое знакомство с этой драмой, но и свою литературную и политическую ориентацию: ведь нашумевшая «битва за Эрнани» (1830) знаменовала победу «либерализма в литературе», как назвал романтическую школу В. Гюго в предисловии к «Эрнани».