Существует стереотип, что платформы социальных сетей вводят «общественное одобрение» в метрически точных дозах. Но это все равно, что воспринимать азартные игры исключительно в виде выигрышей. Каждый пост – это жребий, брошенный перед современным эквивалентом Бога, создателя всего сущего. Размещая статус, мы на самом деле просим вынести нам вердикт. Сообщая машине некую информацию о себе, какие бы другие цели мы при этом ни преследовали, мы спрашиваем мнение. И каждый, делающий ставку, понимает, что может проиграть.
Проигрывать, выкладывать все до последней копейки – обычное дело для зависимого человека. Однако это самоубийственное обстоятельство странным образом вытесняется преобладающей «дофаминовой» моделью зависимости. В рамках этой теории бихевиоризм сливается с плодами нейронауки, утверждая, что зависимость – это результат поведения, за которым следует позитивное подкрепление: например, выброс дофамина и адреналина, приводящий к повторению такого поведения. Затем повторение негативно подкрепляется физически неприятным абстинентным синдромом, или ломкой.
Действительно, зависимость влечет за собой определенные физиологические последствия. Исследование «интернет-зависимости» показало, что абстинентное состояние очень схоже с наркотической ломкой: учащенный пульс, повышенное артериальное давление и тревожность. Но дофамин при этом действует иначе, чем можно было бы предположить. По словам нейробиолога Роберта Сапольски, последние исследования показали, что уровень дофамина повышается не от удовольствия, а от предвкушения награды. Мы начинаем страстно чего-то желать, но при этом не получаем кайфа. Дофамин, как говорит антрополог Хелен Фишер, движется по «нейрохимическим путям в поисках желания». Речь идет не об удовольствии, а о влечении. Зависимость подавляет желания тех, у кого этих желаний уже не осталось.
На сегодняшний день, однако, даже это идеально совпадает с бихевиористскими предположениями. Но физиологические паттерны не объясняют зависимость, это их надо объяснять. В то же самое время химические каналы, созданные мотивированным повторением поведения, не являются достаточной причиной для появления зависимости. Если зависимость – это страсть, форма извращенной любви, то медицинская модель зависимости упускает суть, как упускает ее и медицинская модель любви. Любой опыт имеет биохимический профиль, значит, мы вполне можем описывать его на этом уровне. Однако, чтобы свести опыт к химии, придется проигнорировать самую важную его часть – смысл.
Психолог Стентон Пил и психиатр Арчи Бродский утверждают, что пристраститься – значит пропавшую эмоциональную связь заменить новой[16]. От чего бы вы ни зависели – от другого человека, системы взглядов или вещества – вы лишь жертва обстоятельств. Ваши зависимости находятся во власти социального положения, культуры и детских переживаний. Чтобы избавиться от одного пагубного влечения, человек может переключиться на другую зависимость, новую всепоглощающую страсть. Это значит, что относиться к излечению следует не как к удачному избавлению от болезни, а как к творческому процессу. Те, кому удалось отказаться от пагубной привычки, говорит Марк Льюис, для этого «изобретают свой собственный способ»[17]. Они не просто стараются воздерживаться, они учатся жить заново.
Неслучайно многие бывшие наркоманы ударяются в религию, которая становится их окончательной всепоглощающей страстью. (А для игрока, как согласно Паскалю, последним пари.) Само слово «аддикция» (англ. addiction – «зависимость») происходит от латинского addicere – термина из римского права. Подвергнуться аддикции означало «быть отданным, доставленным». Но к началу Нового времени у слова появилось другое значение: посвящать, отдаваться целиком или жертвовать. Быть аддиктом значило посвятить себя профессии или любимому делу. Парадоксальным образом понятие подразумевало свободу выбора, как подразумевает его любое призвание. Это далеко от образа аддикта современного – жалкой, химически порабощенной развалины. И это позволяет предположить, что психолог Джефри Шаллер прав, говоря, будто проблема в том, что мы выбираем не те зависимости. То, что мы называем аддикциями – это ошибочные пристрастия: мы любим не то, что должны любить. Но разве может Щебечущая машина быть призванием? Как можно посвятить себя технологии, которая преподносится как наш слуга?
16