– Некогда нам было с ним валандаться – и без того дел оказалось по горло, – обиженно сказал полицейский. – А вы за него не волнуйтесь – авось сам дополз как-нибудь до дома, что такому сделается?
– Как он был одет?
– В коричневый плащ.
– А хлыста у него не было?
– Хлыста? Нет.
– Должно быть, он его потерял, – пробормотал мой компаньон.
– Вы не видели или, быть может, слышали, чтобы после этого поблизости проезжал кеб?
– Нет.
– Вот ваши полсоверена, – сказал Холмс, вставая и беря шляпу. – Боюсь, Рэнс, вам никогда не подняться по службе. Голова должна служить не только для украшения, ею иногда надо думать. Прошлой ночью вы упустили свои сержантские лычки. Человек, которого вы ставили на ноги, – тот самый, кого мы ищем, и у него – ключ к разгадке этой тайны. Сейчас бесполезно что-либо объяснять, но говорю вам: это именно так. Поехали, доктор.
Мы направились к ожидавшему нас кебу, оставив своего информатора обескураженным: он, конечно же, не поверил Холмсу, однако был явно растревожен.
– Непроходимый дурак! – с горечью сказал Холмс, когда мы возвращались домой. – Подумать только: ему так повезло, а он проворонил свою удачу.
– Мне, пожалуй, все же неясно. Да, описание этого человека совпадает с воспроизведенным вами портретом второго участника таинственных событий. Но зачем ему было возвращаться туда, откуда удалось сбежать? Преступники так не поступают.
– Кольцо, друг мой, кольцо: вот за чем он вернулся. И если у нас нет иной возможности его поймать, мы наверняка сможем приманить его этим кольцом. Я его поймаю, доктор. Ставлю два против одного, что я его поймаю. И за все это я должен благодарить вас. Если бы не вы, я бы никуда не поехал и самый интересный шахматный этюд, какой мне когда-либо доводилось решать, прошел бы мимо меня. А если воспользоваться жаргоном живописцев, то можно назвать его этюдом в багровых тонах. Как вам? Багровая нить убийства вплетена в бесцветную ткань жизни, и наш долг найти ее, отделить и выставить напоказ, всю, до последнего дюйма. А теперь обедать – и слушать Норман-Неруду. Ее фразировка и техника владения смычком восхитительны. Как там в этой вещице Шопена, которую она так чудесно исполняет: тра-ля-ля-лира-лира-лей[17].
Откинувшись на спинку сиденья, этот бладхаунд-любитель залился веселой трелью, словно жаворонок, предоставив меня размышлениям над многогранностью человеческого интеллекта.
Глава 5
Посетитель, явившийся по нашему объявлению
Утренние усилия оказались чрезмерным испытанием для моего слабого здоровья, к середине дня я чувствовал себя вконец измученным. После того как Холмс отправился в концерт, я лег на диван и попробовал соснуть пару часов. Тщетная попытка. Мозг мой был перевозбужден увиденным, в нем роились самые странные догадки и фантазии. Всякий раз, закрывая глаза, я видел перед собой гориллоподобную физиономию убитого мужчины. Впечатление, которое она произвела на меня, было столь зловещим, что я помимо собственной воли не мог испытывать ничего, кроме благодарности, к тому, кто избавил мир от этого чудовища. Если когда-либо человеческое лицо так откровенно воплощало в себе зло в его крайнем проявлении, то это, конечно же, было лицо Еноха Дж. Дреббера из Кливленда. Тем не менее я понимал, что справедливость должна свершиться и что в глазах закона порочность жертвы не является оправданием для убийцы.
Чем больше я размышлял, тем более выдающейся казалась мне гипотеза моего компаньона о том, что мужчину отравили. Я вспомнил, как Холмс обнюхал его губы, и понял, что именно в тот момент он обнаружил нечто, натолкнувшее его на эту мысль. Опять же: если не яд, то что могло послужить причиной смерти, раз на трупе нет ни ран, ни следов удушения? Но с другой стороны, чья кровь оставила столь обильные следы на полу? В комнате не видно никаких признаков борьбы, и у жертвы не найдено оружия, которым он мог бы ранить своего противника. Я чувствовал, что, пока все эти вопросы остаются без ответа, уснуть будет нелегко как Холмсу, так и мне. Его спокойствие и уверенность в себе убеждали меня в том, что он уже составил теорию, объясняющую все эти факты, хотя в чем она заключается, я не мог даже предположить.
Вернулся Холмс очень поздно – настолько поздно, что я понял: побывал он не только в концерте. Ужин был подан еще до его возвращения.
– Это было восхитительно, – сказал он, усаживаясь за стол. – Помните, что говорит Дарвин о музыке? Он утверждает, что способность воспроизводить и воспринимать ее была присуща человечеству задолго до того, как оно обрело дар речи. Вероятно, именно поэтому музыка так неизъяснимо волнует нас. В наших душах хранится смутная память о тех туманных веках, когда мир пребывал еще в младенческом состоянии.