– Но Солнечная система! – запротестовал я.
– А какой мне в ней прок? – нетерпеливо перебил он. – Вы говорите, что мы вращаемся вокруг Солнца. Если бы мы вращались вокруг Луны, для моей работы разница не стоила бы ни гроша.
Это был весьма подходящий момент, чтобы спросить его, в чем именно состоит его работа, но что-то в его манере подсказало мне, что он может счесть вопрос неуместным. Тем не менее, поразмыслив над нашим разговором, я рискнул сделать свой вывод. Он сказал, что не станет запоминать ничего, что не пригодится для решения его задач. Стало быть, все знания, которыми он обладал, должны быть полезны именно ему. Я мысленно перечислил разнообразные сферы, в коих он обнаружил высочайшую осведомленность. Я даже взял карандаш и записал их. Изучая получившийся документ, я не смог удержаться от улыбки. Вот как он выглядел:
1. Знание литературы – ноль.
2. Знание философии – ноль.
3. Знание астрономии – ноль.
4. Знание политики – слабое.
5. Знание ботаники – разное: хорошо осведомлен о свойствах белладонны, опиума и ядов в целом; о практическом садоводстве не знает почти ничего.
6. Знание геологии – практическое, но ограниченное: может по внешнему виду отличить разные виды почв; после прогулок показывал мне пятна на своих брюках и по их цвету и консистенции определял, какое в каком районе Лондона получено.
7. Знание химии – глубокое.
8. Знание анатомии – точное, но не систематизированное.
9. Знание криминальной литературы – безграничное. Похоже, он досконально знает все подробности всех преступлений, имевших место в нынешнем столетии.
10. Хорошо играет на скрипке.
11. Мастер в фехтовании на деревянных рапирах[10], великолепный боксер, блестяще владеет холодным оружием.
12. Обладает обширными практическими знаниями в области британского законодательства.
Дойдя до этого пункта, я в отчаянии швырнул свой список в огонь. «Если я до сих пор не смог понять, какую цель преследует человек, сочетая все эти знания и умения, и сообразить, какого рода призвание требует их всех, – сказал я себе, – то лучше сдаться сразу».
Выше я упомянул искусную игру Холмса на скрипке. Мастерство его было действительно выдающимся, хотя и экстравагантным, как, впрочем, и все прочие его умения. То, что он умеет – и хорошо умеет – исполнять сложные сочинения, мне было отлично известно, потому что по моей просьбе он играл «Песни без слов» Мендельсона и другие мои любимые произведения. Однако наедине с собой он редко извлекал из своей скрипки то, что можно было бы назвать собственно музыкой или хотя бы знакомой мелодией. По вечерам, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза, он небрежно водил смычком по струнам лежавшего на колене инструмента. Иногда его звучание было торжественным и мелодичным. Иногда – фантастическим и бравурным. Несомненно, оно каким-то образом сообразовывалось с мыслями, владевшими исполнителем, но понять, помогала ли ему эта его музыка думать или являлась лишь выражением прихоти или фантазии, было выше моего разумения. Я мог бы выразить протест против подобных раздражающих музыкальных экспериментов, если бы в качестве компенсации за испытание моего терпения он не заканчивал их обычно последовательным исполнением целой серии моих любимых мелодий.
В течение первой недели или около того у нас не было никаких посетителей, и я уже начал было думать, что у моего компаньона так же, как у меня самого, нет друзей. Однако вскоре я обнаружил, что у него немало знакомых, причем принадлежащих к самым разным кругам общества. Был среди них, например, болезненного вида парень с темными глазами и крысиной мордочкой, который представился мне как мистер Лестрейд; в течение одной недели он приходил раза три или четыре. Как-то утром явилась шикарно разодетая девушка, которая провела у Холмса с полчаса, а то и больше. Тот же день принес еще одного посетителя: изможденного мужчину с проседью в волосах, похожего на торговца-еврея, который показался мне весьма взволнованным. Сразу вслед за ним пришла пожилая женщина в стоптанных башмаках. Однажды с моим компаньоном беседовал старый джентльмен с головой, белой как лунь, а в другой день пришел вокзальный носильщик в вельветиновой форме. Всякий раз, когда появлялась подобная непонятная личность, Шерлок Холмс просил разрешения воспользоваться нашей общей гостиной, и я удалялся в свою спальню. Он всегда приносил мне извинения за вынужденное неудобство. «Мне приходится использовать гостиную как рабочий кабинет, – говорил он. – Эти люди – мои клиенты». В таких случаях опять предоставлялся удобный момент задать ему прямой вопрос, но деликатность снова и снова не позволяла мне насильно выведывать чужие секреты. В то время мне казалось, что у Холмса есть какая-то важная причина не раскрывать своих тайн, однако вскоре он сам развеял мои сомнения.