К нашему облегчению, с нас, рядовых работников, обвинение было снято, хотя С-25 чувствовал, что полковник ставит его честь под сомнение. Впрочем, чувствительность патханов в вопросах чести ничуть не уступает их разборчивости в отношении лошадей.
А потом в темном овраге за позолоченными куполами дворца Чаттар Мунзиль в Лакнау нашли стройное смуглое тело Е-23. Безвременная кончина бедняги стала следствием дюжины ножевых ранений, не говоря уже об иных страшных увечьях.
Я считаю себя в достаточной степени спенсерианцем[7], чтобы спокойно встречать лицом к лицу столь незначительные вещи, как смерть, поскольку все они, видите ли, предопределены. Тем не менее пятеро владетельных князей, затаившихся по ту сторону перевала, и примкнувший к ним набоб некоего южного магометанского княжества, не подчиняющегося законам королевы (все они были как-то уж чересчур склонны к компромиссам в упомянутом выше деле о «родословной белого жеребца»), смертью обычно не ограничивались. Подлому акту убийства, как правило, предшествовали варварские пытки, о которых страшно даже помыслить.
Побуждаемый подобными тревожными мыслями, я спешно подал полковнику прошение предоставить оплачиваемый бессрочный отпуск всем тем из нас, кто пал жертвой болтливости мистера Киплинга, чтобы мы могли побыть полностью инкогнито до тех пор, пока шум не уляжется. Полковник принял мое предложение, за исключением одного пункта, где он решил сэкономить, и внес соответствующую поправку. В соответствии с ней К-21 был направлен вместе со своим ламой на временный покой в монастырь на границе с Тибетом, а С-25 отправился в Пешавар под защиту своей кровной родни. Я же со срезанным вполовину жалованьем весьма поспешно покинул свое излюбленное место в горах и отбыл в большой портовый город Бомбей, чтобы затеряться там среди великого множества гуджаратцев, сикхов, бенгальцев, выходцев из Гоа и Махараштры, англичан, китайцев, евреев, персов, армян, арабов и представителей множества других народностей, составлявших пестрое население «Врат Индии».
Однако, несмотря ни на что, я должен быть признателен мистеру Киплингу за то, что именно мое тайное изгнание в Бомбей привело к судьбоносной встрече с неким английским джентльменом, в обществе которого я пережил величайшее в своей жизни приключение, приведшее (благодаря последующей публикации избранных этнографических заметок о нашем путешествии) к исполнению моей давней мечты – стать членом Британского Королевского общества.
Однако куда больше, чем эту великую честь, я ценю истинную дружбу и приязнь, которой удостоил меня этот джентльмен – человек, которого я всегда буду считать самым лучшим и самым мудрым из всех известных мне людей[8].
ИНДИЯ
1. Таинственный норвежец
Когда сезон дождей заканчивается, небо над Аравийским морем проясняется, а его чистый голубой цвет становится сродни цвету персидской лазури. Воздух, промытый недавними дождями, столь свеж и прозрачен, что, когда стоишь на вершине Малабарского холма в Бомбее, кажется, что вдали различима береговая линия Аравийского полуострова и даже слегка чувствуется «сабейский фимиам, от северо-востока ветерком привеянный, с пахучих берегов Аравии Счастливой»[9].
Конечно же, с моей стороны это не более чем романтические фантазии. Все эти красоты слишком далеки, чтобы я мог их увидеть или почувствовать, однако со своего наблюдательного пункта мне все же удалось заметить то, за чем я сюда пришел.
Среди рассеянных по воде каботажных суденышек с изящными парусами, наполненными ветром, рассекал голубую водную гладь «С. С. Кохинор», лайнер Полуостровного и Восточного пароходства. Из двух его черных труб тянулись клочковатые ленты дыма. Корабль опаздывал, он должен был прибыть еще утром. Не вполне исправный бинокль, купленный на базаре Бхинди, все-таки позволил мне разглядеть на левом борту интересующее меня название. Я поспешил к дороге, где меня ожидала тикка-гхари. Взгромоздившись на сиденье, я приказал кучеру трогать.
7
Герберт Спенсер (1820–1903) – некогда крайне влиятельный и всемирно известный викторианский мыслитель, создатель «синтетической философии», стремившийся применять научный метод, и в частности теорию эволюции, не только к биологии, но и к психологии, социологии, антропологии, образованию и политике.
8
По счастливому стечению обстоятельств Уотсон заканчивает свое описание смерти Холмса на Рейхенбахском водопаде («Последнее дело Холмса») похожей фразой. Не исключено, что и Уотсон, и Мукарджи неосознанно припомнили строки иного, несравненно более древнего биографа, посвященные смерти его прославленного друга и учителя. Действительно, Платон в «Федоне» пишет: «Таков, Эхекрат, был конец нашего друга, человека – мы вправе это сказать – самого лучшего из всех, кого нам довелось узнать на нашем веку, да и вообще самого разумного и самого справедливого» (цитаты из «Федона» в пер. С. Маркиша).