Поезд остановился у вокзала. Владимир Ильич в сопровождении красноармейцев отправился в Орточека при станции. Ленин постучал в окошечко, оно отворилось, и показался человек в военной форме — дежурный Орточека.
«Вот какой случай, товарищ…» — начал Владимир Ильич и рассказал, как по вине работников транспорта по пути в Москву застряло несколько вагонов с медикаментами. Изложив все подробно, он попросил предоставить красноармейцам помещение для отдыха и не беспокоить их до особого распоряжения.
Дежурный Орточека слушал и недоумевал: кто бы мог быть этот человек в штатском, дающий столь ответственные указания? Владимир Ильич понял недоумение дежурного и достал свой официальный пропуск Совнаркома.
— Я — Ленин, — сказал он дежурному, протягивая удостоверение.
Дежурный вытянулся:
— Слушаюсь, товарищ Ленин! Все будет исполнено.
Затем Владимир Ильич дружески распрощался с начальником охраны поезда, кивнул головой дежурному, и мы поехали в Кремль.
Однажды на охоте вблизи станции Фирсановка, где находился тогда дом отдыха «Тишина» (ныне санаторий «Мцыри»), нам встретился старик, собиравший грибы.
Владимир Ильич заинтересовался им, присел на траву рядом со стариком и завел беседу. Долго и тепло шел разговор вождя с незнакомым крестьянином. Старик был очарован собеседником.
— Говорят, Ленин какой-то у нас управляет. Вот, если бы он, тот Ленин, такой, как ты, был, — как хорошо бы было! — сказал он.
Даже в дни своей болезни Владимир Ильич, по свойственной ему подвижности, не бросал прогулок, катанья на лодке, игры в крокет или городки. Если встречался хороший партнер, Владимир Ильич с большим увлечением играл и в шахматы. Он был прекрасным шахматистом, в молодости очень любил шахматы, но в последние годы все же предпочитал физические развлечения, особенно охоту. Он считал, что отдыхом от умственной работы могут быть только физические развлечения на свежем воздухе. Он иногда говорил мне при встречах:
— Ничего, товарищ Гиль, скоро встану на ноги, поправлюсь, и тогда снова возьмемся за старое! А хорошо бы сейчас на тетеревов пойти! Правда?
Но Владимиру Ильичу больше никогда не пришлось уже охотиться…
Скромный и простой
Владимир Ильич был категорически против личной охраны, торжественных встреч и всяческих чествований. Он никогда и ничем не выделялся из толпы, одевался чрезвычайно скромно, в обращении с сотрудниками и подчиненными был естественно прост.
Крестьяне-ходоки, приходившие к Ильичу за сотни, даже за тысячи, километров, волновавшиеся перед входом в кабинет Ленина, выходили от него ободренными, повеселевшими.
— До чего прост, до чего добр! — говорили ходоки. — Вот это — человек!
Мне неоднократно приходилось наблюдать, как тихо и незаметно появлялся Владимир Ильич на многолюдных митингах, как скромно пробирался он на сцену или подмостки, хотя уже через минуту тысячи рук восторженно аплодировали ему, узнав, кто этот небольшого роста человек в старомодном пальто и обыкновенной кепке.
В августе 1918 года я привез Владимира Ильича в Политехнический музей, где собрались на политический доклад красноармейцы. Кругом было шумно, народу было очень много.
У всех двенадцати входов стоят вооруженные люди. Перед центральным подъездом какой-то грозный матрос с карабином на плече и патронташем на груди проверяет пропуска и сдерживает толпу. Но сдерживать напор становится все труднее, люди ломятся в дверь, и на помощь матросу пришли красноармейцы.
В самый разгар этой катавасии к матросу с трудом пробрался скромно одетый гражданин в черной кепке, пытаясь что-то объяснить. Но голос его тонул в общем хаосе. Матрос не удостаивал внимания настойчивого гражданина в кепке. Его, как и других, под напором толпы относило в сторону.
— Товарищи, пропустите меня! — во весь голос кричит гражданин, подпираемый с одной стороны толпой, а с другой — красноармейцами. — Разрешите пройти!
Матрос, наконец, обратил внимание на гражданина в кепке и крикнул ему:
— Вам куда? Профсоюзную книжку предъявите!
— Пропустите меня, пожалуйста, — твердит гражданин. — Я — Ленин.
Но голос Ленина тонет в шуме, внимание матроса уже устремлено в другую сторону. Один из красноармейцев все-таки расслышал имя и зычно произнес на ухо матросу:
— Да погоди ты! Знаешь, кто это? Ленин!
Матрос шарахнулся в сторону, и вмиг образовался проход. Владимир Ильич благополучно пробрался внутрь здания, где его нетерпеливо ждали фронтовики.
Для Владимира Ильича была очень характерна одна черта: полное отсутствие надменности, кичливости, высокомерия. Говорил ли он с наркомом, с крупным военачальником, с ученым или крестьянином из глухой сибирской деревни — всегда он оставался простым, естественным, по-человечески, «обыкновенным». Его жесты, улыбка, шутки, задушевный тон — все мгновенно располагало к нему, устраняло натянутость и создавало атмосферу дружелюбия.
Владимир Ильич любил рассказывать потешные истории, особенно из далеких времен детства и периода эмиграции, но любил и слушать других. Слушая, он неожиданно задавал вопросы, вставлял шутливую фразу и заразительно смеялся.
Скрытным, замкнутым или неискренним никак нельзя было оставаться в присутствии Ленина, — проницательные, чуть прищуренные его глаза как бы срывали с вас завесу натянутости или скрытности, требуя откровенности и правды. Он был очень добрый и чуткий человек.
Был случай, когда я проезжал с Владимиром Ильичем по Мясницкой (сейчас Кировской) улице. Движение большое: трамваи, автомобили, пешеходы. Еду медленно, боюсь наскочить на кого-нибудь, все время даю гудки, волнуюсь. Вдруг вижу: Владимир Ильич открывает дверцу машины, на ходу добирается ко мне по подножке, рискуя, что его сшибут, садится рядом и успокаивает меня:
— Пожалуйста, не волнуйтесь, Гиль, поезжайте, как все.
На даче, по утрам, когда я готовил машину к отъезду, Владимир Ильич часто помогал мне, и не советами, а делом, руками. Пока я возился у мотора, Ильич, стоя перед насосом, накачивал воздух в камеры, причем делал это энергично и с удовольствием.
Бывало в пути, где-нибудь на Каширском или другом шоссе, застрянет машина и приходится менять колесо или ковыряться в моторе. Владимир Ильич спокойно выходил из машины и, засучив рукава, помогал мне, как заправский рабочий. На мои просьбы не беспокоиться он отвечал шутками и продолжал свое дело.
В годы ожесточенной гражданской войны ощущалась острая нехватка горючего. Город Баку захватили белые, начался «бензинный голод». Приходилось работать на скверном горючем — газолине, засорявшем мотор и приводившем к порче машины.
— Почему так часто останавливаемся? — спрашивал Владимир Ильич. — В чем дело?
— Беда, Владимир Ильич, — отвечал я. — Для машины необходимо легкое горючее, бензин, а пользуемся мы этой дрянью — газолином. Что поделаешь!
— Вот как! Как же выйти из положения? — и тут же прибавлял: — Придется потерпеть.
Когда Баку вновь стал советским, в Москву на имя председателя Совнаркома Ленина прибыла цистерна с отличным бензином. Узнав об этом сюрпризе, Владимир Ильич сказал:
— Прекрасно, товарищ Гиль, прекрасно! Но к чему нам столько бензина? Надо поделиться с другими.
И распорядился направить бензин в какую-то организацию, ведавшую горючим. Помещалась она в большом особняке на Кропоткинской улице.
Передо мною записка, написанная рукой Владимира Ильича в конце 1919 года: «Товарищ Гиль! Мне сказала тов. Фотиева[1], что Рыков дал распоряжение сегодня же выдать вам и 4-м помощникам полушубки, валенки, рукавицы и шапки. Получили или нет? Ленин».