– Конечно. Атанасиус Кирхер,[93] иезуит. У Ливре был отличный экземпляр его «Великого искусства света и тени». Я постоянно в него заглядывал. Книжка напоминала мне о временах, когда мы днями просиживали в лаборатории красок и смотрели на говорящую челюсть.
Аббат продолжил:
– Когда Эверард был в Риме, ему довелось побывать в самом Кирхериануме. Он часами рассказывал мне о механических и гидравлических приспособлениях. Правда, дело осложнялось его плохим знанием немецкого. Он полагал, что коллекция животных Кирхера заслуживает даже большего внимания, чем коллекция мавристов в Париже, которая, как ты знаешь, очень неплоха. Он частенько говорил мне: «Ной обязательно выбрал бы еще парочку тварей, пройди он по музею Кирхера!» Так, снова я забыл, о чем говорю!
– О механиках-иезуитах.
– Да, да! Вот тот же Камю. Он был священником до того, как стал мастерить игрушки для короля. А Пьер Жаке-Дро?[94] Студент теологического факультета готов был играть с религией, пока не понял, что может создать собственную религию из игрушек! Общество церковников в Невшателе потеряло отличного пехотинца Армии Господа, зато мир обрел кое-что получше! Все это я говорю затем, чтобы ты не удивлялся, обнаружив двух иезуитов – одного старого, другого совсем юного, – сооружающих непонятные механизмы к вящей славе Божьей.
Клод пододвинулся к аббату.
– Первой нашей серьезной задумкой стало изображение сцены Рождества Христова. Мы рассказали о намерениях помощнику архиепископа, который сначала подозрительно отнесся к нашему энтузиазму, а потому изо всех сил постарался помешать. Ему это не удалось. Несколько толстых кошельков поддержали все стремления Эверарда, а меня не выгоняли, потому что отец постоянно жертвовал общине крупные суммы денег.
На сцену Рождества Христова нас вдохновили «Духовные упражнения». И в наши намерения не входило создание глупой, скучной игрушки. Мы хотели отдать полную и последнюю дань размышлениям святого Игнатия о Царстве Божьем. Ты помнишь их?
Клод и аббат повторили урок, выученный в первый день второй недели пребывания в поместье.
Начал аббат: «Главное – понять человека, каким бы он ни был…»
Тут подхватил Клод: «…принять любого, обретающегося на земле…»
«…одетого и нагого, белого и черного…»
«…пребывающего в мире иль в войне…»
«…в радости иль в печали…»
«…в болезни и во здравии…»
«…умирающего иль новорожденного».
– Да, – сказал аббат. – Мы даже поместили Смерть в наши механические ясли, дабы отобразить всю глубину духовных наставлений Лойолы. Разные люди делали разные вещи. Отцы-иезуиты поражались нашему творению. Если кто-нибудь клал монетку на язычок, головы трех волхвов склонялись в смиренном молчании, а шесть рук поднимались к горящей звезде Вифлеема – на самом деле это был осколок хрусталя, правильно подсвеченный.
Затем нас начали критиковать. Сейчас, когда я вспоминаю прошлое, это кажется мне еще более смехотворным. Вид маленького Иисуса не понравился помощнику. Он приказал Эверарду придать фигурке «более благочестивый вид». (Этот идиот не признал себя в конюхе, разгребающем навоз!) Эверард так взбесился, что за день до показа нарочно уронил фигурку маленького Иисуса на ступеньки алтаря. Времени на его починку не оставалось. Когда прихожане рассматривали сцену Рождества Христова, вместо Спасителя они увидели лишь восковую свечку и даже не обратили на нее внимания – Иисуса затмили другие чудеса механики, в частности, хрустальная звезда!
93
На самом деле в 1665 г. датский математик Томас Вальгенштайн открыл «латерну магику» и тем самым искусство проекции. Шестью годами позже иезуитский священник Атанасиус Кирхер во втором томе своего труда «Великое искусство света и тени» относительно неточно описывает эту «магическую лампу»; с тех пор он многократно ошибочно назывался ее изобретателем.