– А как она оказалась там? – спросил он. – Женщина с такими деньгами не должна была попасть в больницу для бедняков.
Ливре отступил назад, чтобы добиться необходимого эффекта.
– Я не знаю этого наверняка, мой плодовитый друг.
Продавец книг со вниманием относился к выбору слов и всегда прятал за ними некий тайный смысл. Клод быстро соображал. Меньше года прошло с тех пор, как они встретились с Александрой в последний раз. И свидание ознаменовалось не только дракой. Теперь понятно, почему Ливре упомянул плодовитость Клода. Александра ждала ребенка.
– Врачи так и не выяснили имени отца, – сказал Ливре. – Быть может, оно известно тебе?
Продавец книг не успел насладиться ответом Клода. Последний выскочил из магазина, устремился вниз по улице Святого Жака, пересек мост и остановился, задыхаясь, перед входом в «Божий дом». Сестра отказалась пускать его внутрь. Она попросила подождать в коридоре вместе с другими вновь прибывшими.
«Божий дом» – неподходящее название для сего заведения. Даже злейший из людей не осмелился бы наводнить дом Господа агонизирующими оборванцами, дрожащими призраками смерти, коих теперь лицезрел Клод. Сквозь едкую дымку, отнимающую у больных сон, юноша разглядел, как к нему приближается студент-медик. Студент пригласил Клода войти. Пока они пробирались меж коек с больными, теснившимися в зале как сельди в бочке, будущий врач с профессиональным интересом взглянул на искалеченную руку Клода. Он сообщил, что в архивах имеется запись о младенце, родившемся с четырьмя десятками пальцев на руках и ногах. Тут он, неизвестно почему, добавил: «Это в два раза больше, чем у нормального человека!» Впрочем, Клод не был расположен обсуждать столь многозначные числа.
Наконец они добрались до архивов.
– Хугон? – переспросил архивариус. – Да, здесь была одна Хугон. Однако она оставила нас. – Он посмотрел наверх, как бы говоря о воссоединении женщины с Господом. Затем архивариус заглянул в гроссбух. – Она умерла шесть недель назад.
Все попытки Клода разузнать что-нибудь еще были пресечены криками больного, которого пришлось связать.
Студент сам просмотрел гроссбух.
– Да, помню! Очень интересный случай. Я был здесь, когда ее привезли.
Он с удовольствием рассказал о причине смерти Александры. Даму привезли в больницу всего за несколько часов до рождения ребенка (роды были преждевременные). Она отказывалась избавляться от гнета многочисленных корсетов, что только усугубило ситуацию. Хугон яростно сопротивлялась, пока ее раздевали. Приложив немалые усилия, врачи все-таки разрезали платье и корсет. Три ножа затупились о пластины китового уса. Когда Хугон раздели, то все увидели, что ее тело покрыто многочисленными шрамами, оставленными, правда, не корсетами, а плеткой. Унижаясь, она причитала, что ее в детстве жестоко избивал дядя, рьяный янсенист.[102]
Врачи с самого начала знали, что ребенок не выживет. Тем не менее они надеялись спасти мать, а потому решили стимулировать роды при помощи наркотиков и хирургического вмешательства. Сестра вставила маточное кольцо, и хирург, окруженный толпой коллег и студентов, склонился над пациенткой. Но прямо перед началом операции разгорелся спор. Один парень, самый младший из всего персонала больницы, засомневался в рациональности использования tire-têtes[103] Левре и предложил опробовать щипцы, изобретенные англичанином и обитые мягкой лайкой. Главный хирург отказался. Однако один завистливый доктор пришел на выручку своему товарищу, и в тот момент, когда все усилия должны были быть направлены на пациентку, врачи полемизировали о методах извлечения плода. Все собравшиеся в итоге сошлись на щипцах Левре. Все, кроме Александры Хугон. Она умерла на столе, почти сразу после того, как родила ребенка – гордость хирургического мастерства.
Клод спросил, похоронили ли ребенка в объятиях матери. Сцена погребения Терезы и ее племянницы, лежащих в одном гробу, до сих пор преследовала юношу. Однако студент сказал, что он, наверное, раньше неправильно выразился: «Как это делают многие насекомые, мать погибла, став причиной новой жизни. Мы не надеялись на подобный исход, но ребенок выжил». Он показал Клоду запись в гроссбухе, в которой говорилось о том, что ребенка (девочку) отвезли в ближайший приют.
Меньше чем через полчаса Клод стоял перед входом в здание, не имеющее ничего общего с «Божьим домом». Обитатели сего дома только начинали, а не заканчивали жить. Вокруг все голосили на высоких тонах, и легко было догадаться, как здесь лечат. Комнату не заполоняли свешивающиеся с кроватей руки-ноги, на полу не было лужиц крови или слизи. Колыбели располагались в строгом шахматном порядке.