Мы сидим на подоконнике лестничной площадки. Я курю. Он — нет. Смотрим в немытое окно. Между рамами ползает сонная муха. Она точно знает, что ей нужно в этой жизни.
Ближе к теплым солнечным дням.
— Ты уже в курсе, какая трагедия у наших соседей? — Мама взволнована.
Для нее развод — трагедия и повод для бесконечных разговоров. Она срочно вспоминает массу историй на эту тему Пройдет пара дней, и она начнет странно поглядывать на папу.
— Ты подстриглась? — Папа нервничает, не понимая, в чем дело.
Он наивный. Он ничего не смыслит в маминой психологии. И, как всякий невиновный человек, живет себе припеваючи. Работа, дом, телевизора немного, Интернет. Летом — рыбалка и поездки на природу.
— Ничего я не подстриглась. — Папино безоблачное счастье под угрозой, а он недоуменно рассматривает жену, не понимая, что в ней изменилось.
Они у меня мирные. Хорошая дружная семья и все такое. Почти не ссорятся — причин нет. Но маме иногда нужен накал чувств, и она черпает причины для страданий в чужих неприятностях.
— А как чужие СМС-ки читать можно? — От маминого вопроса я начинаю неприлично ржать.
— Как ты можешь! У нас такое горе…
— Мама, не обижайся, но ты — дура. Ты слитком впечатлительная. Папа тебя любит. Не надо его обижать подозрениями, а?
Мама пораженно рассматривает меня, словно я — чревовещательница.
— Я не понимаю — ты про что?
— Про соседей. И про тебя. Ты любую историю примеряешь на себя. Кстати, именно поэтому ты смертельно боишься разговоров про всякие болезни типа рака.
Мама чуть в обморок не грохнулась. Весь вечер молчала, а потом посветлела лицом и принялась заигрывать с папой. Реально! Глазки ему строила и хихикала, как девчонка.
Той же ночью.
Часа в три позвонил Килька. Разбудил меня своим звонком и сопел в трубку.
— Если хочешь поговорить, захвати с собой чашку кофе.
На площадке было тепло. Какой-то идиот наконец починил отопление. Конечно, как весна — так батареи раскаленными становятся.
— И что? Они реально на развод подали? — Раз Килька молчит, можно и мне высказаться.
— Нет. Они просто не могут жить вместе. Они даже разговаривать не могут. Мать старается, как может, а он молчит. Только рожу кривит.
— Дерьмо ситуация. Я думала, все вояки — крутые. Любую проблему разрулят.
Я пила остывший кофе, а он сопел.
— Когда я была маленькая, мне яблоко дали. Красивое. Я его откусила, а там половина червяка. Жирного такого. Белого. Он шевелился даже…
Килька аж сопеть перестал.
— Ты для него — как то яблоко. Я ведь их больше не ем. Даже смотреть на них не могу. Мне кажется, что внутри каждого животное поганое сидит.
— Или как автомат, который во время боя заело, — голос Килькиного папы заставил нас вздрогнуть.
— Я пойду, а? — Килька встал со ступеньки и пошаркал домой.
— Я права?
— Права. Только мне от этого не легче. У тебя закурить есть?
— Вы же не курите…
Килькин папа недоуменно рассмотрел предложенную тонкую сигарету.
— Он хороший. Правда. Только вы его совсем не знаете, — намекнула я.
— Я и себя не знаю.
Он смешно курил, совсем как маленький, держа сигарету двумя оттопыренными пальцами. Не затягивался и морщился.
— Да выкиньте ее на фиг, — посоветовала я.
— Ты меня осуждаешь?
Блин, да он пьяный! И как я раньше не заметила…
— Оказывается, я ничего не понимаю в мирной жизни. Вот она смотрит на меня, а я не пойму, о чем она думает. А с ним мне как теперь жить? Урод, а не сын.
— Это вы урод. Килька нормальный. Вы бы поговорили с ним, а?
Он меня совсем не слушал. Он говорил и говорил. Про то, каким Килька был маленьким, как они вместе куда-то ходили, и что он ему дарил. Типа — у него все было, а он вырос дефектным говном. И что он для них все делал, а они его не понимают и не ценят.
— Да ни фига вы для них не делали! — Я заорала так, что по лестнице понеслось гулкое эхо. — Вы в войнушку играли. Вам там классно было. Вы и сейчас по войне тоскуете. Что, не так?
И знаете, что это гад сделал? Он меня нах послал. Я ребенок еще, между прочим, а он меня матом.
— Да сам ты пошел…
На следующее утро.
Я была злая, как сто злых собак. И первое, что я сделала, — достала с лоджии стремянку и полезла отрывать ковер. Оказалось, что это непростое занятие. Папа его как-то хитро прицепил. Но постепенно дело пошло на лад. И мы вместе с ковром дружно рухнули на пол. А на стене оказалось форменное безобразие. Папа из каких-то хитроумных соображений не поклеил под ковром обои. Теперь моя красивая комната смотрелась как бомжатник.
— А его нет дома. Он в школе. А ты что — прогуливаешь?
Оказывается, я Килькиного папу побаиваюсь. Тем более после ночного разговора. Но что делать? Ковер придется вешать обратно, а одной мне никак.
— Ладно. Зайду.
Пока он шел, я переоделась в спортивные штаны, а то встречать гостя в трусиках как-то неудобно.
— Весело живете, — голос у Килькиного папы был хриплый.
— Голова не болит? Вы бы хоть извинились за вчерашнее…
— Вот наглая. Я ей помогать пришел, а она наезды устраивает. Слушай, может, вам денег на ремонт дать? Потом вернете, когда сможете…
Мы ругались и ворчали друг на друга, как две старухи. Я — от неловкости, он — почти с удовольствием.
— Хорошо у вас, — на прощание сообщил он, довольный выполненной работой.
В понедельник.
В школе мне предложили хорошенько подумать о своей дальнейшей судьбе, напрямую связанной с хромой успеваемостью. Получив очередное честное-пречестное слово исправиться, классная сразу успокоилась и переключилась на какие-то записи в журнале.
— Ты почему прогуляла? — спросил меня Килька при встрече.
— Ковер сначала оторвала, а потом снова вешала. С папашей твоим. Он вроде как оттаивать начал. То матом ругается, то ворчит. Прикольный такой.
— Ага. Прикольный. Лучше бы его на войне убило.
Мне так страшно стало. Даже холодно.
— Ты чего несешь? Идиот ты проклятый. Разве можно так думать?
— Он то же самое обо мне думает. Типа лучше бы мне передоз устроили.
— Вы похожи. В этом вся проблема. Ты его не хочешь понять, а он тебя понять не может.
— И что делать?
— Время. И много разговоров. Про всякую ерунду Про школу. Про тренировки. Про друзей.
— Про тебя, что ли?
Вчера началось лето. Килькин папа никуда не ушел. Мой папа заглянул под ковер и передумал его снимать. Я с ним согласилась. Килька выпросил у матери подарок на день рождения — собаку. Овчарку. Черную. У нее нос такой смешной и ухи стоят. Прикольная зверюга. Теперь они с отцом водят пса на учебу. Вместе. Пес считает хозяином отца, а Килька ревнует и злится. Но это все ерунда. Главное — они снова разговаривают.
Александр Егоров. Я не буду скучать
Витюша сидит с гитарой на подоконнике. За окном темнеет, и Витюшино лицо в полумраке выглядит значительным.
Зачем в собственной квартире сидеть с гитарой на подоконнике? Это олдскул. Русский рок. Нам не понять.
Сумка с учебниками валяется на полу. Дома — никого, только телевизор бормочет в родительской комнате. Раскрытый ноутбук светится на столе. Это дешевый «acer», дрянной, медленный. На экране…
Витюша прислоняет гитару к батарее (гитара вздыхает вопросительно). Подходит к столу. Поправляет веб-камеру (круглую, на клипсе, с темным глазком). Возвращается.
Так. Теперь на экране — его силуэт и черный квадрат окна. Цепочки огней в доме напротив похожи на елочные гирлянды.
Витюша шмыгает носом. Тянется, включает икеевскую лампу на гибком кронштейне. Все в порядке, теперь его видно.
Глаза у Витюши — голубые, почти васильковые.
Волосы соломенного цвета.
Футболка с «Арией».
«Вот сочинить бы клевую песню», — думает он. Закачать на «трубу» [2], а потом проснуться знаменитым. Поклонницы в подъезде, стены исписаны граффити, тысяча друзей в Контакте.